Альбер Бланкэ - Война амазонок

– О, Боже мой! Какое несчастье! – воскликнула Луиза, оцепенев от неожиданности.

– Караул! – кричал Бофор, подвигаясь к двери и таща за собой Ле Моффа, совсем растерявшегося от непонимания, что это за комедия.

– Помогите! – кричала принцесса.

Она ухватилась за другую руку Ле Моффа, а тот на нее смотрел такими же полоумными глазами.

– Но как же эта рана? – спросила Луиза с испугом.

– О! Это пустяки, песчинка в океане, – сказал Бофор.

– А! Понимаю теперь! – вдруг догадался бандит.

Тут он стал в совершенстве разыгрывать комедию, вырываясь из рук своей мнимой жертвы. Принцесса между тем, отворив обе половины двери, наполняла муниципальный дворец своими криками.

– Тебя подвергнут пытке, – сказал Бофор быстро.

– Ну а я песенки буду петь.

– Сначала отрекайся, потом обвиняй тех, кто прежде подкупал тебя.

– Ваше высочество, вам-то удалось выпутаться из моих сетей, а мне придется ли выкарабкаться из рук правосудия?

– Это уж мое дело, не беспокойся.

Взволнованная толпа хлынула в залу, при виде кровавой струи, стекавшей по руке Бофора, бросилась на мнимого убийцу.

– Мщение! – ревели сотни яростных голосов.

– Его надо убить на месте! – крикнул один человек и схватил за горло Ле Моффа.

Бофор мигом узнал этого человека, несмотря на его странный костюм.

– Это ты, добрый Мансо! – воскликнул он.

Утром того же самого дня человек, истощенный голодом и усталостью, упал без сил за густым кустарником на дороге, которая вела из Шарантона в Париж.

Странная была одежда на том человеке. Одного взгляда достаточно было, чтобы понять, почему он прячется от людей.

Кафтан и штаны на нем были цельные, очень искусно сплетенные из соломы, на голове его надвинута до самых глаз шапка, но шапка странного образца – из снопа соломы. Ноги и руки были голы.

Вследствие каких соображений пришло в голову этому человеку нарядиться в такой костюм? От бедности ли? Или пришла ему фантазия напомнить масленицу и маскарады?

Одно слово объяснит причину: этот человек вырвался из дома сумасшедших. Мансо, синдик носильщиков, был заключен в Шарантон со дня похищения его дочери Марии. Мансо был одним из первых заключенных в этот гостеприимный дом, где милосердные братья ухаживали за несчастными и который впоследствии сделался образцовым учреждением для страдавших умопомешательством.

Но со времени Фронды этому убежищу милосердия и несчастья много повредили разнообразные схватки, происходившие в его окрестностях. Во многих местах стены его были пробиты, так что в одно утро добрые братья не усмотрели, как Мансо выскочил в сад, увидел отверстие в стене и проскользнул в чистое поле.

Свобода тотчас возвратила ему рассудок. Он пошел в Париж, избегал больших дорог, выбирал тропинки, где было мало народа.

Долго двигался он ползком, думая, что его будут преследовать, долго ему казалось, что позади слышатся крики сторожей. Когда он упал, наконец, в кустарнике, из широкой груди его вырвался вздох радости.

«Они потеряли мой след, – думал он, отдохнув немного и оглядываясь по сторонам. – Говорят, что я с ума сошел… Однако я чувствую, что я в полном рассудке… Что вчера со мной было, я не помню. Тогда – пожалуй… Но теперь я так смышлен, как и прежде, зачем же силой держать меня?»

Он попробовал привстать – ноги подкашивались под ним. Он вытянулся на земле, думая подкрепиться сном, но мысли его перелетали пространство и разгоняли сон.

«Что-то заговорят на рынках, когда увидят меня. Видно, давно уже заперли меня, какая борода выросла! Да и одежды-то на мне нет, а это что?… Ах! Теперь припоминаю: это вчера нарядили меня дураком в соломенную одежду… Вот увижу теперь мою крошку Марию. Бедная малютка! Но теперь ее уже отыскали. Как она зовет меня теперь! Ей надо своего папу! Он так давно не целовал ее! Какое это счастье для ребенка, когда он знает поцелуй отца!.. А вечерами я всегда молился о ней. Как бы скорее увидать ее!»

При этой мысли появились у него бодрость и силы, он вскочил на ноги и бросился бежать, укрываясь за кустарниками, лишь только показывался вдали прохожий.

«Нет, что бы там ни говорили, а Мария жива, ее украли у меня, а не затоптали в толпе… Да, я уверен в том».

Он скрылся за деревьями и сидел там, пока шла в Париж толпа лавочников.

«Я видел ее во сне вчера ночью. Она наклонилась надо мной, ее волосы касались моего лица, и она говорила мне таким сладким голосом: «Папа, милый папа, я здесь, смотри, это я».