Альбер Бланкэ - Война амазонок

– Уходите! – сказала она пылко. – Уходите вон, пока еще есть время. Слушай, Франсуа, если ты останешься здесь еще минуту, я не ручаюсь за себя, я могу тебя убить.

– Что же? Мария, убивайте. Нет сомнения, что этим вы окажете величайшую услугу кардиналу Мазарини.

– А вы думаете, что он так много занимается вами?

– Я знаю, что он удостаивает меня этой чести. По этой причине я пришел к вам. Не хотите ли вступить со мной в союз?

– В союз с вами?

– Кажется, понятно.

– Для какой цели?

– Мне хочется заняться политикой.

– Посмотрим, какие у вас планы, – сказала герцогиня, глядя во все глаза на любимого и неузнаваемого ею Бофора.

– Что вы думаете насчет брака Шарлотты Шеврез с принцем Конти?

– Что это самая блистательная партия, какой можно было желать для фамилии Шеврез и Монбазон. Вы знаете, прекрасная Шарлотта приходится мне родней, потому что я вышла за ее родного деда.

– Так послушайте же, милая Мария, если вы хотите доказать мне свою любовь, а вы, надеюсь, хотите этого?

– Ах, Бофор, поостерегитесь! Если вы вмешаетесь в политические замыслы, то наделаете много дурного и бесславного и перестанете быть рыцарем великодушия и чести, каким мы знаем и любим Франсуа де Вандома.

– В основании моих политических соображений лежит честное дело.

– Посмотрим.

– Я желаю, чтобы брак Шарлотты Шеврез с принцем Конти не состоялся.

– Подумали ли вы, что говорите?

– Разумеется, иначе не стал бы и говорить.

– Но муж мой, все родные, целый свет очень дорожат этим браком.

– Согласитесь, однако, что помешать этой свадьбе – доброе дело.

– Что вы хотите этим сказать?

– Принц Конти – человек, преисполненный чести, прямодушия и… простодушия. Женить его на хорошенькой Шарлотте – ведь это…

– А! Так это вы ее любите! – воскликнула герцогиня в бешенстве.

– Нет, нет, Мария!

– О! Вы напрасно хотите обмануть меня, я это предчувствую.

– Клянусь вам честью дворянина!

Ярость высокомерной герцогини не погасла от этой клятвы.

– О! Я узнаю, кто она.

– Герцогиня, – возразил Бофор, вставая и стараясь схватить руку, отталкивавшую его, – будьте довольны тем, что вы первая красавица во Франции, и откажитесь раз навсегда от трагической ярости, которая доказывает только то, что вы не правы.

– Франсуа, дайте мне честное слово, что вы никого не любите?

– И вы тоже!

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего, – сказал Бофор, припомнив, что от него требовалась недавно та же клятва.

– Но я требую от вас этой клятвы.

– А я не хочу ее давать, – сказал Бофор, нахмурившись.

– Ну, берегитесь, я отомщу за себя.

– Нет, Мария, вы не сделаете этого.

– Да, я открою, кто она, и тогда мой гнев и ненависть падут на нее, кто бы она ни была.

– Послушайте, Мария, это будет самое сильное средство навсегда оттолкнуть меня от себя.

– Ага! Он любит, он любит другую, а не меня! – воскликнула несчастная, убитая горем.

– Мария, не забудьте же, что я очень хочу, чтобы этот брак не состоялся, и в этом случае полагаюсь на вас.

– Я не могу, не могу этого, – сказала она глухим голосом.

– Вы сделаете, если любите меня.

Бофор взял ее руку, поднес к губам и запечатлел на ней долгий пламенный поцелуй, который мог укротить сердце бешеной ревнивицы. Затем он поднял драпри и исчез. Оставшись один в отдельной комнате и затворив за собой потайную дверь, он долго смотрел на нее.

– Это было в последний раз! – уверял он себя. – Да, в последний раз я переступил этот порог.

На другой день, в воскресенье на масленице, в Пале-Рояле был большой съезд. Королева, до конца жизни любившая увеселения, объявила бал и допустила маски, чего давно не бывало.

Пале-Рояль сверху донизу блистал огнями, все царедворцы ждали необыкновенных увеселений, потому что все французское дворянство было приглашено во дворец, чего тоже давно не бывало. Толки шли о великолепии костюмов, о небывалых превращениях. Приготовление к балу стало занятием женщин, честолюбием всех придворных. Прекратились, видимо, интриги партий, общий мир был сигналом увеселений. На поле радостей была забыта, казалось, всякая мысль о соперничестве…

Самые блистательные маски собирались, одна за другой, в великолепно освещенных залах. Но надо правду сказать, большая часть приглашенных дворян были без масок, а если иногда какая-нибудь маска вмешивалась в толпу, то ее скоро называли по имени, разоблачая ее неизвестность.