Виссарион Белинский - Парижские тайны

Что же, спросят нас, неужели в «Парижских тайнах» нет ничего хорошего, и есть только одно дурное? Нет: в целом, этот роман – верх нелепости, но частности в нем недурны. Таковы характеры – Резаки (впрочем, невыдержанный), Марсиаля и особенно Волчихи, Пик-Винегра, Риголетты, доктора Грифона, г. и г-жи Пипле. Недурны некоторые эпизоды, как то: рассказ в тюрьме Пика-Винегра, страдания баронессы Фермон и ее дочери, картина страдания семейства Морель, история Луизы, сцены на острове Грабителя. Но все это не более, как недурно, и во всем этом виден не даровитый живописец-творец, а ловкий ученик Академии, набивший руку, присмотревшийся к картинам мастеров и кое-как умеющий сплеча чертить фигуры, иные так себе – недурные, а иные очень плохие, и никогда не умеющий написать ничего полного и стройного. Многое, что в русском писателе показалось бы талантом, во французском – не более как образованность, навык, привычка. Язык французский до того выработан, что редкий француз не умеет прекрасно владеть им; стихии общественной жизни до того разнообразны и определенны, что есть откуда брать готовые материалы для сочинений – умей лишь копировать хорошо; литература французская до того богата, что всякому легко блистать чужим умом и чужим талантом, при небольшом количестве своих собственных.

Но в целом, повторяем, роман Эжена Сю – верх нелепости. Большая часть характеров, и притом самых главных, безобразно нелепа, события завязываются насильно, а развязываются посредством deus ex machina [5]. Мы уже говорили о том и другом; прибавим еще несколько черт касательно последнего. Многочисленные действующие лица поставлены в насильственные отношения друг к другу. Так, например, Полидори развращает Родольфа в его юности, помогает Саре Мак-Грегор, – и он же помогает потом г-же Ролан отравить графиню Дорбиньи, мать маркизы Дорвиль; сверх того, он сообщник Жака Феррана во всех его злодействах и участвовал в погибели семейства Фермон: видите ли, какой гордиев узел разных хитросплетений! Но всезнающий, вездеуспевающий, великий Родольф не хуже Александра Македонского справляется с этим узлом. Случайная покупка комода на толкучем рынке и попавшееся в нем письмо наводят Родольфа на следы баронессы Фермон; а квартира в доме Красной Руки дает ему возможность напасть на следы Полидори, которого он узнает в ложном Брадаманти, и во-время послать Мурфа в Нормандию для спасения глупого графа Дорбиньи от яда. В самом деле, опоздай маркиза Дорвиль с Мурфом хоть минутою, – граф Дорбиньи был бы отравлен. Таким же точно образом Родольф успел заблаговременно узнать о злодейских умыслах Скелета и других преступников на жизнь Жермена; кстати воротился тут Резака, о котором Родольф думал, что он уже в Африке, и очень успешно и еще более эффектно защитил Жермена. Смерть самого Резаки воспоследовала также очень эффектно: во-первых, он умер за своего благодетеля и, во-вторых, умер от ножа, которым сам убивал других. Отчего же Мастак не погиб от ножа и даже нашел себе верное пристанище в доме умалишенных? За раскаяние? – но ведь Резака тоже раскаялся, и еще искреннее, не говоря уже о том, что он никогда не был таким извергом, как Мастак? Отчего же Сычиха погибла от рук, а не от кинжала, которым она в этот же день смертельно ранила графиню Сару Мак-Грегор? А знаете ли, зачем она ее ранила? – затем, чтоб дать Родольфу возможность жениться на маркизе Дорвиль. Затем же застрелился и маркиз Дорвиль… Как все это пошло!

Некоторые смотрят на «Парижские тайны» как на дидактический роман и доказывают ими возможность и законность дидактического рода поэзии. «Парижские тайны» действительно – роман дидактический, но он-то именно и доказывает невозможность и незаконность дидактического рода поэзии. Однакож – скажут нам – этот роман достиг своей цели. Правда, он заставил общество потолковать несколько времени о народе – до новой новости; может быть, даже, что вследствие его французские законодатели поторопятся подумать о каких-нибудь способах к улучшению участи несчастных бедняков – и в таком случае, роман полезен; но тем не менее он все-таки не роман, а сказка, и притом довольно нелепая. Если б кто-нибудь, узнав о тайном убийстве, написал повесть, которая навела бы полицию на следы преступления, – поступок был бы прекрасен, а повесть была бы плоха, и все помнили бы случай, а повесть тотчас же забыли бы. Такая же участь ожидает и «Парижские тайны». Теперь пишутся уже «Лондонские тайны», {8}– и, кто знает, может быть, год-другой все литературы и все театры завалятся тайнами и нетайнами разных городов, благодаря торговому стремлению разных мелкотравчатых писак! Но в таком случае нелепость пожрет сама себя и погибнет от своего собственного излишества, а о «Парижских тайнах» через год ничего не будет слышно, словно канут они в воду. Такова судьба всех дидактических произведений! Жорж Занд не сделала романа из истории Фаншеты: она описала в своем журнале дело, как оно было, но результаты этой небольшой статейки будут посущественнее результатов всевозможных «Парижских тайн». {9}