Генри Филдинг - Амелия

Сопоставление этих эпизодов из эпоса Вергилия и романа Филдинга может навести читателя на мысль, что Филдинг лишь преследовал цель дать травестийный вариант героического эпоса, переводя героев в низменные, жалчайшие бытовые обстоятельства (как это сделал, например, украинский писатель И. Котляревский (1769–1838) в своей комической перелицовке «Энеиды» (1798). Только так, например, воспринял эту параллель украинский исследователь. [430]Между тем такое предположение едва ли справедливо. Достаточно только вспомнить приведенную нами выше защитительную речь автора в цензорском суде на страницах «Ковент-Гарденского журнала», в которой Филдинг всерьез считает достоинством своего романа следование композиции «Энеиды». Не забудем, что при нем еще живы традиции и вкусы недавнего «августовского века» в английской литературе, когда заветы греков и римлян были чрезвычайно почитаемы и авторитетны. Филдинг в значительной мере на них воспитан, и неслучайно он так часто цитирует древних на страницах «Амелии». На наш взгляд, обращение к композиции «Энеиды» – это для него прежде всего средство эстетически приподнять своих героев, показать, что и они достойны столь же серьезного внимания и изображения; наконец, это композиция должна была, по его замыслу, придать стройность пестрому житейскому материалу, структурно скрепить его. С такой же целью, по мнению ряда исследователей, Джойс совместил будни и странствия своих героев по Дублину с композиционной сеткой странствий Одиссея, или, вернее сказать, такова одна из эстетических функций, которую эта композиция объективно выполняет в «Улиссе». «Амелия» Филдинга – первый роман, в котором была предпринята пусть робкая, не доведенная до конца попытка дать на втором плане – хотя бы лишь в ситуациях и композиции – эпическую, мифологическую параллель – прием, которым после «Улисса» нередко пользовались и многие другие писатели XX в.

Нельзя не отметить еще одну характерную для романа Филдинга особенность. Участие Бута в защите гибралтарской крепости действительно позволяет установить хронологическую точку отсчета событий. Но и в «Истории Тома Джонса, найденыша», например, тоже нетрудно определить время действия: в 11-й главе VII книги рассказывается о том, как во время дорожных странствий главного героя судьба свела его на постоялом дворе с ротой солдат; от их сержанта Джонс узнает, что они «идут против мятежников и надеются поступить под командование славного герцога Кемберлендского. Из этого, – продолжает Филдинг, – читатель может умозаключить (обстоятельство, о котором мы не сочли нужным упомянуть ранее), что описываемые нами события происходили в самый разгар последнего мятежа…» [431]Читатель и в самом деле может из этого умозаключить, что события романа относятся к середине 40-х годов, ибо последняя попытка молодого претендента (см. примеч. I, 49) высадиться в Англии и взять Лондон приходится на период с августа 1745 г. по апрель 1746 г. Но мы узнаем об этом лишь в середине повествования, да и то автор говорит, что не находил нужным это упомянуть. Оно и неудивительно: встреча с солдатами – случайный эпизод в дорожных приключениях Тома Джонса, его могло и не быть, и, если исключить его из сюжета, в судьбе героя ничего бы не изменилось. Том Джонс, правда, загорелся было желанием принять участие в этой кампании на стороне защитников престола и англиканской церкви, но на беду поссорился с прапорщиком, защищая честь своей возлюбленной – Софьи, за что получил такой удар бутылкой по голове, что о воинских подвигах не могло быть и речи. А вскоре Джонс и думать забыл о претенденте и защите правой веры. Немного погодя Софью, бежавшую из родительского дома, хозяин трактира, в котором она остановилась на ночлег, принял за любовницу молодого Стюарта – Дженни Камерон, скрывающуюся под чужим именем, но трактирщик был вскоре выведен из заблуждения; сама же Софья, хотя и способна «живее всякого сочувствовать бедствиям своей родины», так рада была ускользнуть от отца, что «высадка французов не произвела на нее почти никакого впечатления» (XI.6).

Одним словом, исторические события не интересуют героев прежних романов Филдинга, да и всех прочих просветительских романов того времени; ни сами герои, ни авторы романов еще не сознают никакой связи между этими событиями и своей судьбой, их беды и счастье обусловлены иными причинами: они преимущественно жертвы человеческих нравов, частных недостатков и пороков людей, от которых зависят; они живут в сущности вне исторического процесса.