Солтан Дзарасов - Куда Кейнс зовет Россию?

Если же мы непредвзятыми глазами посмотрим, что собой представляло на практике Welfare State, то увидим большое сходство с тем, что было в европейских социалистических странах. Вот как оно определяется в «The New Palgrve a Dictionary of Economics» : «Государство благосостояния» – это государство, в котором организованная власть сознательно используется (через политическую систему и административный аппарат) для воздействия на игру рыночных сил по крайней мере тремя способами: во-первых, предоставлением индивидам и семьям гарантий минимального дохода независимо от рыночной стоимости их собственности; во-вторых, уменьшением уязвимости людей, помогая индивидам и семьям встретить определенные «общественные риски» (например, болезнь, старость и безработицу), которые иначе вызовут у них серьезный кризис; и в-третьих, гарантией того, что всем гражданам без различия статуса или класса будет предложен согласованный набор социальных услуг по самым высоким доступным стандартам» (Gough, 1998, p. 895).

Это почти полностью совпадает с тем, что было в СССР за два-три десятилетия до того, как оно возникло на Западе. Тем не менее, не только западные политики, но и ученые, по роду деятельности обязанные быть более объективными, этого не признают. Между тем формула «благосостояние для всех от колыбели до могилы» (All for individual welfare from the cradle to the grave) считалась исходным принципом и смыслом социализма. Запад объявлял это демагогией и утверждал, что это лишь прикрытие тотального контроля над человеком. Марксизм и советская пропаганда утверждали обратное: никакого благосостояния для всех капиталистическое государство обеспечить не может.

Очевидно, в свете этой правды следует теперь объективно разобраться в том, что в этих взаимных непризнаниях и обвинениях было правдой, а что нет. Неправдой оказалось, что капиталистическое государство не может повышать благосостояние всех слоев населения. Welfare State явилось опровержением марксистской теории обнищания населения при капитализме, хотя благосостояние в немалой степени достигается за счет эксплуатации труда и ресурсов других стран. Но «реформы» обнажили также ту неправду, что социализм только обрекал людей на бесправие и ничего положительного им не давал. Он давал людям такие блага, которых с приходом капитализма теперь больше нет. Но эти потерянные блага были связаны с экономической ролью государства.

Правда, впоследствии, когда кейнсианский подход сменился монетаристским и экономическая политика стала характеризоваться тэтчеризмом и рейганомикой, Запад также стал возвращаться на привычную колею социального дарвинизма и хоронить Welfare State. Этому немало способствует и то, что социалистический пример теперь больше никому не мозолит глаза. «Реформы» полностью разрушили систему социальных гарантий. Для имущих классов это несомненное приобретение, поскольку предназначенные на эти цели средства перешли теперь в их карманы, а рядовые граждане лишились благ, которыми они пользовались раньше.

К сожалению, по этому поводу у наших западных коллег имеется полная неясность. Чрезвычайно интересный и много о чем говорящий опыт полуторамиллиардного населения 13 бывших социалистических стран теоретически не обобщен и в арсенал мировой экономической мысли не включен. Во-первых, потому, что альтернативность социализма по отношению к капитализму всегда воспринималась как недопустимое отклонение от западной магистрали развития, а потому и недостойное позитивного отношения. Во-вторых, потому, что несоциалистические страны воспринимались на Западе на одно лицо, а потому все их разнообразие подгонялось под одну и ту же капиталистическую модель. Однако, как мы покажем в следующей главе на примере Японии, Индии и Бразилии, их экономика ближе к социализму, чем к капитализму. Во всяком случае, их экономику вряд ли можно назвать рыночной в неоклассическом смысле этого понятия, а скорее плановой, хотя и не в советском смысле этого понятия. В отличие от стран западного капитализма, как будет показано ниже, государственное воздействие на экономику оказывается не только a posteriori, но и a priori , что придает этому воздействию качественно иной характер. Рыночные механизмы действуют для решения одного круга проблем, а плановые механизмы – для достижения другого круга, которые эффективнее решить путем сознательной постановки задач.

Как оценивать этот опыт, который не укладывается не только в понятие неоклассической ортодоксии, но, наверное, и в посткейнсианство в том виде, в каком оно существует сегодня? Во всяком случае, негативные последствия советского опыта ограничения рынка методами жесткого планирования, с одной стороны, и показанный на примере Китая, Индии и ряда других стран метод сочетания рынка с мягким планированием – с другой, говорят о необходимости отказа от догм прошлого. Опыт стран, показывающих чудо экономического роста, обнажил крайности как неоклассической ортодоксии, так и догматического марксизма. Для первой священной коровой является незыблемость свободы частного предпринимательства и присвоения, а всякое их ограничение, каким бы целесообразным оно ни было с точки зрения соблюдения общественных интересов, рассматривается как недопустимое зло. Второй же делает святым обратный смысл этой формулы. Единственно допустимыми признаются плановость и государственная собственность, а всякое отступление от них, каким бы целесообразным оно ни было с точки зрения удовлетворения интересов индивидуума, считается недопустимым злом.