Коллектив авторов - Реформы в России в 2000-е годы. От законодательства к практикам

«Введение экзамена призвано задать поведенческую траекторию мигрантов в соответствии с существующими в РФ культурными ценностями, социальными и законодательными нормами, предотвращать нарушения этих норм. Экзамен призван стать реальным инструментом оценки готовности иностранных граждан интегрироваться в российское общество и средством реализации государственной миграционной политики РФ и Стратегии национальной политики» (Курсив мой. – О. К.) [Там же, с. 7–8].

Чтобы было понятно, что из себя представляет этот инструмент корректировки поведенческой траектории мигрантов, перечислим лишь несколько требований к организации экзамена и к уровню знаний, предъявляемых на начало 2015 г., когда тест встраивается в практики легализации мигрантов. Экзамен проводится на русском языке [Там же, с. 15]; пересдавать можно неограниченное количество раз, но не ранее, чем через две недели после предыдущей сдачи [Там же, с. 17]; на экзамен не разрешается приносить учебники, магнитофоны, фотоаппараты, тетради, бумагу [Там же, с. 34]; общее время проведения комплексного экзамена (3 модуля) – 230 минут (3 часа 50 минут) и т. д. Содержание тестов можно найти на официальном сайте Российского тестового консорциума (). Как следует из интервью с одним из сотрудников тестового центра, на начало 2015 г. работа по «совершенствованию (в сторону максимального упрощения) содержания» тестов продолжается [34].

Тест является элементом политики интеграции и предлагает воздействовать на « поведенческую траекторию мигрантов в соответствии с существующими в РФ » нормами. Административная логика вращается вокруг разработки/выдачи/контроля документов (миграционная карта, свидетельства, разрешение на работу или патент, документы о регистрации и т. п.), призванных открывать официальный доступ к различным ресурсам принимающего общества. Обнаруженные государственными органами пробелы в пакете (разрешительных) документов делают его (пакета) обладателя «нелегалом». Мера воздействия зависит от того, каким статусом наделен документ в административном табеле о рангах. Соответственно, увеличивая (уменьшая) ассортимент документов, ужесточая (смягчая) требования, предъявляемые к претендентам на их получение, государство стремится влиять на социальные процессы в обществе. Размечая перед мигрантом своеобразную «дорожную карту интеграции», государство стремится прочертить «правильную» траекторию его движения в «нашем обществе», исходя из собственной потребности в контроле и подчинении поведения мигранта административной логике. Однако эффекты целенаправленных административных усилий зачастую бывают противоположными изначальным интенциям.

Введение института платного (3 тыс. руб.) тестирования предшествует формированию инфраструктуры и технологии подготовки к его прохождению. Из документов, размещенных на сайте единого тестового консорциума на 2015 г., становится понятно, что подготовка к прохождению теста (когда такая инфраструктура будет сформирована) также должна оплачиваться мигрантом самостоятельно. Кроме того, не ясно, каким образом законодатель предлагает решать задачу трудоустройства тем мигрантам, кто тест сдать не смог.

По мнению многих экспертов, введение данной нормы повлияет не столько на средний уровень знания русского языка (истории, основ законодательства) среди «безвизовиков», сколько на формирование еще одной опции в неформальной (коррупционной) схеме получения разрешительных документов. Рост коррупции станет, можно допустить, непреднамеренным, но неизбежным эффектом введения данной нормы. Каждый из агентов, вовлеченных в процесс (УФМС, инфраструктура тестирования, языковые курсы, работодатели), заинтересован в том, чтобы претенденты успешно сдавали экзамен (т. е. получали документ о том, что его сдали).

Становление института государственных курсов русского языка, ориентированных прежде всего на мигрантов с пространства бывшего СССР, указывает на частичную утрату им (русским языком) функции «языка межнационального общения». Это происходит на фоне массовой трудовой миграции из стран, с которыми Россия имеет безвизовый режим (в частности, обеспечивающие наибольшее количество трудовых мигрантов – Таджикистан, Узбекистан). Если мигранты 1990-х годов, прошедшие через советскую образовательную систему, русским языком владели, то с середины 2000-х годов исследователи отмечают значительный рост числа (молодых) мигрантов, русского не знающих или знающих слабо [Малахов, 2014]. В конце первой декады 2000-х годов, исследователи диагностируют «существенные сдвиги в характеристиках потоков трудовой миграции в Россию». «Появилась устойчивая тенденция к увеличению доли мигрантов, приезжающих из стран Центральной Азии, которая охватила практически все принимающие мигрантов регионы России…Все больше мигрантов прибывает из малых городов и сел. Если в Москве таких мигрантов около 60 %, то в Астраханской области – уже более 80 %. Растет культурная дистанция между мигрантами и местным населением. Они все хуже знают русский язык. В Москве 20 % мигрантов знают русский “не очень хорошо”, а 3 %– “плохо”; в Астрахани таких соответственно 42 % и 17 %. Снижается образовательный уровень трудовых мигрантов: около 40 % мигрантов в Москве и 55 % в Астраханской области не имеют профессионального образования. Как следствие, “новые” мигранты все труднее адаптируются к российским условиям, и на рынке труда, и в быту. Такие мигранты (с низким образованием, приехавшие из отдаленных и сельских районов) вообще менее социально адаптивны, менее склонны пользоваться действующими социальными институтами и сервисами – правовыми, образовательными, медицинскими, национально-культурными и т. п. Большинство социальных трансакций они осуществляют через неформальные связи, в основном через родственников и друзей, а также через сложившийся теневой институт посредничества в сфере организации миграции и трудоустройства мигрантов. Все это увеличивает “миграционные риски” и незащищенность мигрантов. С другой стороны, такие мигранты обладают неразвитым правосознанием и предпочитают либо вовсе не отстаивать свои права, либо делать это через тех же неформальных (или попросту криминальных) агентов» [Тюрюканова, 2008]. В этом контексте вопрос об «адаптации» переходит из плоскости формирования «толерантной среды», в плоскость формирования институциональной среды, которая будет способствовать более эффективному включению трудовых мигрантов в принимающие сообщества.