Адам Смит - Исследование о природе и причинах богатства народов

(2) По мере расширения наших знаний и накопления опыта нам приходится и даже необходимо производить подразделения на роды и виды все дальше и все глубже. Мы наблюдаем все большее число особенностей и частностей в вещах, в целом имеющих между собой значительное сходство. Создавая более подробную классификацию в соответствии с вновь открытыми и открываемыми особенностями, мы не можем более удовлетворяться возможностью приписать предмет к некому отдаленному роду или чересчур обширному классу вещей, со многими из которых данный предмет имеет лишь отдаленное и несовершенное сходство. В самом деле, человек, не сведущий в ботанике, может ожидать, что удовлетворит ваше любопытство, сказав, что данный овощ – это сорняк, или, в более общих терминах, что это растение. Но ботаник никогда не даст и не примет такого ответа. Он разобьет и разделит этот огромный класс предметов на большое число более мелких групп, согласно тем разновидностям, которые ему известны из опыта. Он будет стремиться отнести каждое отдельное растение к некоторому семейству овощей, с другими представителями которого оно будет иметь более близкое сходство, чем со многими другими вещами, относимыми к обширному роду «растений». Ребенку кажется, что дается удовлетворительный ответ, когда он говорит вам, что объект, имя которого ему неизвестно, это вещь; и воображает, что дает вам информацию о чем-то; но на самом деле тем самым лишь удостоверяется, что он относит свое частное впечатление к одному из двух наиболее очевидных и обширных классов объектов. Речь идет о классе реальностей или твердых субстанций (который он называет вещами ) (things), или же, наоборот, о классе видимостей, называемых нулевыми сущностями (nothings). [395]

(3) Короче говоря, что бы ни произошло с нами, любой наш опыт мы стремимся отнести к некому роду или классу вещей, с которыми увиденное нами имеет практически полное сходство. И хотя часто о вещах этого рода мы знаем не больше чем [39] об увиденном и испытанном, мы все же склонны грезить (fancy), что если бы смогли отнести новое впечатление к какому-либо классу, то стали бы более осведомленными об этом новом и глубже бы проникли в его природу. Однако когда случается что-нибудь действительно новое и единственное в своем роде (singular), мы чувствуем себя неспособными сделать это. Память не в состоянии, перебирая все свои хранилища, подвести итог и воссоздать (cast up) какой-либо образ, который бы походил на это странное явление. [396]Даже если это наше новое впечатление, как кажется, и имеет в чем-либо сходство со знакомым нам классом и может быть с ним соединено, все же по другим свойствам оно резко отличается от него и от него отделено. А равно оно отделено и от всех прочих известных нам к настоящему времени наборов вещей, с которыми можно было бы его соединить. Такое впечатление стоит особняком в нашем разуме и находится в структуре мысленных образов (imagination) само по себе, отказываясь входить в классификационную группу или как бы то ни было смешиваться с любыми другими группами предметов. Воображение (imagination) и память работают впустую, бесцельно напрягаются, напрасным взглядом оглядывая все свои классы мысленных образов (ideas) для того, чтобы найти подходящий класс. Они бесцельно колеблются и мечутся от мысли к мысли, и мы остаемся в состоянии неопределенности и нерешительности, куда поместить это новое и что о нем думать. Это колебание мыслей и напрасное воспоминание – в сочетании с эмоцией или движением духов, [397]возбужденных воображением и памятью, – конституируют чувство, должным образом именуемое Изумлением , которое сопровождается пристальным осматриванием предмета. Когда мы испытываем Изумление, у нас широко открываются глаза, приостанавливается дыхание, замирает сердце, – все это мы можем наблюдать и у себя, и у других. Изумление проистекает от некоторого нового предмета, а реакция на него – естественные признаки неустойчивой (uncertain) и колеблющейся в нерешительности мысли. «Что это может быть за вещь? На что это похоже?» – такие вопросы мы склонны задавать, испытывая Изумление при виде чего-то совершенно нового и необыкновенного. Если мы можем вспомнить много вещей, которые в точности похожи на наше новое явление, и если они естественным образом приходят нам на ум (imagination), без усилий, как если бы это было их собственное представление, наше Изумление полностью испаряется. Если же мы припоминаем мало похожих вещей, если нам сложно пробудить их к жизни в воображении, тогда наше Изумление, в самом деле, ослабевает, но еще не до конца разрушено. Если же мы ничего не можем вспомнить и находимся в полном замешательстве, тогда Изумление в наибольшей степени вероятно.