Сборник статей - Путь в Европу

И т. д. и т. п.

Тем не менее… Тем не менее согласен: многим, очень многим современная Россия похожа на посткоммунистические страны, вошедшие в последние годы в Большую Европу. Странно было бы, будь иначе при общем коммунистическом прошлом, в котором все мы недавно пребывали. Историческая инерция сказывается повсеместно – и у нас, и у них. И прежде всего инерция социалистической урбанизации, принципиально отличающейся от той, что имела место на Западе.

Почти во всех странах (кроме Чехии и бывшей ГДР), с представителями которых мы беседовали, на входе в социализм преобладало сельское население. Становясь городским, оно утрачивало культуру локальной крестьянской самоорганизации, не обретая вместо нее культуру самоорганизации городской. При коммунистических режимах формирование такой культуры насильственно блокировалось, потому что эти режимы могли существовать только в атомизированных социумах, где каждый остается один на один с государством, где предписывается только вертикальная солидарность с властью и репрессируется солидарность горизонтальная. И последствия этого типа урбанизации, судя по рассказам наших зарубежных коллег, повсеместно сказываются до сих пор.

Влиятельные массовые гражданские институты в странах Восточной Европы и Балтии и в самом деле не возникают. Организации типа польской «Солидарности», чешского «Гражданского форума», литовского «Саюдиса» остались в прошлом вместе с коммунистическими режимами, которым эти организации противостояли. Люди живут своими частными проблемами и заботами и потребности в общественной консолидации не испытывают. Кое-где действуют сильные профсоюзы, иногда они устраивают забастовки в защиту экономических интересов работников, но реального влияния общества на политику в периоды между выборами не наблюдается почти нигде. Прежняя принудительная атомизация стала атомизацией добровольной. И, что характерно, не только в странах, превращавшихся из сельских в городские в десятилетия коммунистического правления, но и в Чехии и восточных землях Германии, где урбанизация в значительной степени произошла еще в докоммунистические, «буржуазные» времена. Потому что появившиеся в те времена ростки низовой городской самоорганизации коммунистическим режимам удалось вытравить и там.

Но если так, то для понимания состояния общества в странах Новой Европы не надо очень уж далеко углубляться в их прошлое, в вековые национальные традиции проживающих в них народов. Неразвитость потребности в горизонтальной консолидации – оборотная сторона прежней предписанной установки на консолидацию вертикальную и соблюдение соответствующих ей политических ритуалов. Освободившись от этой навязанной установки, диктовавшей принижение частного интереса и возвышение интереса «общественного», люди освободили свое сознание и от всего, что их и их семей непосредственно не касается. Все остальное они делегировали политикам.

В этом отношении каких-то принципиальных отличий между населением стран, вошедших в Большую Европу, и населением современной России не просматривается. У них, как и у нас, гражданское общество находится в начальной стадии формирования. С той, однако, разницей, уже мной упоминавшейся, что у них его формированию никто не мешает, а у нас оно взято под жесткий государственный контроль и свободно развиваться не может. Но в этом «однако» все дело. Оно свидетельствует о том, что за внешне сходными явлениями скрываются разные цивилизационные сущности.

В странах Новой Европы такой, как в России, контроль государства над обществом уже невозможен. Потому что там – другое, чем в России, государство . Во всех этих странах оно, во-первых, правовое, а во-вторых, демократическое. Во всех них в ходе реформ решены две задачи, к которым в России даже не подступались, – я имею в виду отделение собственности от власти и утверждение свободной политической конкуренции как способа формирования самой власти и обеспечения ее сменяемости. Коллеги из этих стран говорили нам, что первая задача и у них решена еще не полностью, что правовые системы и в Новой Европе пока далеки от совершенства. Но их сетования на коррупцию или недостаточную эффективность судов не отменяют того, что государства там правовые, а правовые в том числе и потому, что демократические, т. е. исключающие захват этих государств («state capture») в монопольную собственность какими-то экономическими или политическими группами.