Петер Хакс - Козима фон Бюлов

Вагнер. В один прекрасный день, конечно. Надо все оставить как есть. Подождать подходящего повода. Все обойдется. Но сейчас я не могу привлекать внимание. Людвиг не должен догадаться, что я его обманываю. Ты не представляешь, как этот мальчик меня ревнует.

Козима. Но не к женщине же.

Вагнер. Как политик я не должен рассуждать столь легкомысленно. Враждебные мне круги страшно влиятельны. Вся моя работа направлена на то, чтобы сохранить благосклонность Людвига. Я собираю сувениры, чтобы привязать его к себе, коллекционирую знаки внимания, чтобы доставить ему радость. Вот уже несколько недель я позирую одному живописцу для портрета, который подарю Людвигу в залог любви.

Козима. Портрет? Из каких средств ты его оплатишь?

Вагнер. То есть как? Мои счета поступают в кассу двора. Нет, Козима, сейчас никаких публичных неприятностей. Я – на стороне короля. Столица принадлежит мне.

Козима. Ты прав. Неприятностей нужно избегать.

Вагнер. Вот и договорились. Ты разумная женщина. Чмокни меня, и давай, наконец, хорошенько отоспимся.

Козима. Я разбужу Ганса и открою ему все.

Вагнер. Ты решила погубить меня!

Козима. Он переедет в отель, в Мюнхен. Я целыми днями буду рядом с тобой: надо же переписать набело для короля твои мемуары. А Бюлов будет молчать о нашей сердечной привязанности.

Вагнер. Черта с два он будет молчать.

Козима. Будет, это моя забота.

Вагнер. А хоть бы и молчал. Что мне от него нужно, так это его восторженное сотрудничество. Не поручать же Лахнеру дирижировать «Голландцем».

Козима. Ганс будет дирижировать. И сделает эксцерпт из «Тристана». Ганс знает, что он нуль, хотя иногда и демонстрирует независимость. Господи Боже, ему пора кое-чему научиться. Если ты нуль, то и веди себя как нуль.

Вагнер. Хватит. Я приказываю тебе идти спать, и больше ни слова об этом.

Козима. Рихард, я жертвую тебе годы своей юности.

Вагнер. Ну! А я тебе – годы своей старости.

Козима. Хорошо, Вагнер. Ты отсылаешь меня, я повинуюсь. Но я тебя предупреждаю: Ганс не весь парализован.

Вагнер. Прошу тебя. Надеюсь, ты не позволишь себе никаких непристойностей с твоим мужем… Одно то, что ты наводишь меня на эту мысль…

Козима. Ведь он не должен ничего знать, так?

Вагнер. Но у женщины всегда могут найтись отговорки, уважительные причины…

Козима. А как я объясню ему ребенка, которого – со вчерашнего дня я в этом уверена – мы произведем на свет?

Вагнер. Еще и ребенок. Только этого не хватало.

Козима. Любимый, как ты ни возражай, как ни сопротивляйся, я не могу обойтись без тебя ни минуты. В своей жизни я любила только двоих мужчин: своего отца и тебя. Я знаю, я не красавица. (Падает на колени.) Не красота и не известность дают мне право притязать на твою любовь. Только моя любовь посягает на твою. Выслушай меня!

Вагнер. Ну и бешеная же ты баба!

Из-за красной портьеры, держа под мышкой парализованной рукой партитуру «Мерлина», выходит Бюлов.

Козима. Твой шейный платок развязался. Позволь, милый, я его завяжу.

Вагнер. Оставь, Козима. Вечно ты пристаешь.

Козима. Тихо, не шевелись.

Вагнер. Значит, мы продолжаем наставлять ему рога. Ты, конечно права, что он может нам сделать? Какой-то северо-германский кастрат, клавирщик. (Замечает Бюлова.) Слушай, прекрати. Не приставай.

Козима. Позволь оказать тебе эту услугу.

Бюлов. Грязная баба. И я, фон Бюлов, женился на грязной бабе из этой грязной семьи! Так мне и надо! (Падает в обморок.)

Вагнер. Ганс, дорогой Ганс, я не виноват, я подвергся нападению! (Прячется.)

Козима. Держи себя в руках, супруг мой. Интерпретировать в отрицательном смысле жизненную ситуацию, не предназначенную для постороннего взгляда, – ниже твоего достоинства. Слова, произнесенные тобой, мне неизвестны. Дочь Листа получила превосходное образование и безупречное воспитание не для того, чтобы терпеть поведение супруга, который падает в обморок, не умея сдержать своего недовольства. Я прошу тебя: опомнись, приди в себя.

Бюлов приходит в себя.

Разве не ты сам требовал от меня поклонения Вагнеру? Мы, женщины, нуждаемся в опоре, наша единственная сила – это сила любить, так что мое поклонение неизбежно должно напоминать любовь. Женщина, которая осталась бы нечувствительной к божественному излучению этого истинного пророка, была бы – в смысле ее восприимчивости – просто трупом. Но любовь к тебе, в которой я поклялась перед Богом в ту ночь, когда ты провалили увертюру к «Тангейзеру», эта любовь неугасима. Никакая демоническая сила не разлучит нас после той клятвы. Ты несешь ответственность перед нашей истинно германской супружеской любовью на низменность твоего подозрения.