Мы с оператором Сережей Стариковым снимали эпизод к фильму на раскопках столицы Булгарского царства. Был теплый, светлый, ясный полдень. Мы буквально ползали среди серебристых, сверкающих на солнце ковылей, снимая останки древнего величественного города. И вдруг что-то случилось. Это было как мираж в пустыне. Такое наваждение случалось и раньше, но очень редко. Раза два-три в жизни. Как будто произошло смещение времен и сомкнулись прошлое и будущее. Но прошлое обрисовалось ярко, а будущее – зыбко. И нахлынули строчки. Только тогда я понял пастернаковское «Нахлынут горлом и убьют». Они буквально рвались наружу. И я выпустил их на свободу, чтобы хоть так зафиксировать то странное состояние души.
Черны от пота злые
чепраки.
И
черепа
чернеют
чернью ве
чной,
И в ковыли ложатся пылью мле
чной
Из-под копыт литые
черепки.
Держу в руках один из черепков
Тех смутных лет, той старины глубокой —
И смотрит на меня нетленным оком
Судьба моя из глубины веков.
Быть может, здесь, средь волжских ковылей,
Я прикасался к влажному сосуду
И пил напиток яростный и мудрый
Из рук любимой женщины моей.
Любимая, мой лебеденок белый,
Парит, едва касаясь ковылей.
И стелются покорно перед ней
Сухая степь и влажный волжский берег.
Покой и мир хранит небесный зонт.
Лишь где-то там, за запредельным мысом,
Прошла орда какого-то Чингиса,
Покрыв вуалью пыльной горизонт.
Но это там, за дальнею чертой.
А здесь, в голубизне, весь лучезарен, тонок,
Парит над степью нежный лебеденок
Моею воплощенною мечтой.
Но вдруг у ног любимой, в ковыле
Зажглись два сгустка ярости и злобы.
И я рванулся в роковой чернобыль
Судьбе навстречу и навстречу мгле.
Застыл, смертельной лентою обвит,
Рука не дрогнула. Я вырвал злое жало —
И вздрогнула змея. И почва задрожала.
Дрожала Степь от грохота копыт…
Упругие тугие ковыли,
В безмолвии вселенского простора,
Торжественно, неторопливо спорят
О вечных тайнах матери Земли.
И в мареве полуденных лучей,
В извечной дреме что вам нынче снится?
Крутой аллюр взбешенной кобылицы,
Каскад подков и терпкий звон мечей.
Живые смерчи в крови и в пыли
Сошлись лавиной ярости и мрака,
Разбрызгивая капли алых маков
В былинные степные ковыли.
Ну а пока, в узде и под седлом,
В попоне из оврагов и курганов,
Спит чутким сном коварного вулкана
Живая Степь в безмолвии седом.
Фильм так и не случился, а стихи остались как последний светлый проблеск моего уходящего столетия.
С момента булгарского синдрома прошло почти десять лет, а это состояние какого-то душевного взлета, прорыва в другие миры так и не повторилось. Да их всего было два-три за всю жизнь. Одно из первых, запомнившихся, случилось в старинном немецком городишке Грайсфальд. Тамошний университет, один из древнейших в Европе, отмечал какой-то свой юбилей. А так как мы были в командировке в Берлине, решили смотаться туда и снять это колоритное студенческое действо. Приехали туда поездом ранним утром, и нас никто не встретил. «Вот вам хваленая немецкая пунктуальность», – ворчали члены группы. Можно было, конечно, позвонить, но слишком рано. Сидеть на чемоданах не хотелось. И тут что-то сдвинулось в моем сознании. Я стал все узнавать. Я говорю: «Вот сейчас мы пойдем по этой улице, повернем направо, пройдем сквер и выйдем на Ратушную площадь». И повел нашу маленькую группу… У меня было такое впечатление, как будто я вернулся в родной город после очень долгого отсутствия.
А в Грайсфальде действительно ничего не изменилось за многие сотни лет. Нам встречались дома 1242 года. Мы гуляли по городу, наслаждались тишиной и покоем древних улиц и в конце концов пришли в университет. Сами. Мои спутники расхваливали меня на все лады: «Вот что значит ответственный человек. Подготовился заранее к визиту, изучил город во всех подробностях». И категорически не верили, что еще за день до полученной информации я даже не знал о существовании этого города. К счастью, на этот раз обошлось без стихов. А вот в Елабуге, городе Шишкина и кавалер-девицы, не обошлось.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу