Коллектив авторов Искусство - Бергман

В «Изображателях», где путь героинь друг к другу – кривой и изломанный, Бергман использует излюбленное соприкосновение: помогая споткнувшейся Сельме подняться на ноги, испуганная Тора на мгновение имитирует акт объятия – лица актрис сближаются. С этой минуты и уже до финала они понимают друг друга. Отчего Бергман счел, что пьеса Энквиста адресована лично ему? Да, фильм Шёстрёма вошел в его десятку, и он пересматривает «Возницу» каждый год. Но что для него этот фильм?

Сельму Лагерлёф он видел издалека, знал, что по ее воле прототипом главного героя стал ее отец-алкоголик. Догадывался, что в отношениях отца и дочери есть что-то болезненное, тайная «болевая точка». Сельма боготворила и одновременно ненавидела отца. Мысленно Бергман сопоставляет семейный сюжет с непростыми отношениями с собственным отцом. Он понимает писательницу. Он знает, о чем она думает. О вине и искуплении.

И Бергман и Лагерлёф рано ушли из дома, хлопнув дверью, и стали великими, пока дом не успел сломать им жизнь. Это у них общее.

Но для Бергмана это пьеса не о родительском деспотизме и тем более не об алкоголизме. Скорее, это ностальгия. Для оказавшихся в зале это хрестоматийно известный эпизод из истории шведского киноискусства, а для Бергмана – неостывшие воспоминания о жизни в искусстве. Достаточно внимательно вчитаться в его почти документальную пьесу-монолог «Последний крик» с реальными именами шведских кинодеятелей, чтобы уловить ернически прикрытый трепет перед киноремеслом и бездну отчаяния быть от него отторгнутым. Отчаяние, минующее шепот, чтобы взорваться последним криком.

«Изображатели» – пьеса о таинстве художественного творчества, о грешной жизни в искусстве, о стыде и отчаянии, о светлых мгновениях прозрения, о понимании другого, то есть себя. Пользуясь метафорой Лагерлёф, это пьеса о песчинке и ее нелегком превращении в жемчужину, если достанет сил.

Вышедшие под одним названием спектакль и телефильм не повторяют друг друга. Это редкий пример сознательного режиссерского раздвоения. Спектакль строго следует за многостраничным первоисточником, фильм сокращает многословье, переставляет ударения, педалирует откровенно лирическую тему, приглашая в «соавторы» Франца Шуберта. Вмонтированные в телеверсию кадры из «Возницы», сопровождают отрывки из струнного квартета Шуберта «Девушка и смерть».

Несмотря на благосклонность критиков, сценическая судьба спектакля оказалась недолгой. Он не пополнил список бергмановских театральных озарений, не стал его театром. Фильм короче и динамичнее спектакля-первоисточника, некоторые темы звучат в нем более внятно. За ним маячат тени Стриндберга и «Персоны».

Рокировка, как на шахматной доске, уводит на второй план режиссера и оператора. На экране царствует дуэт главных героинь. Писательница и актриса, старая и молодая, нобелевский лауреат и делающая первые шаги дебютантка. Женский мир – универсум Бергмана, здесь он будет решать, кто сильнее. Неразборчивая в своих связях «шимпанзе», мечтающая о высоком искусстве, или стареющая девственница с талантом описывать любовные сцены.

Тейе является в последнем эпизоде перед Лагерлёф босоногой. Диалог набирает обороты: каждая говорит о сокровенном в надежде быть понятой. Царственная невозмутимость Лагерлёф оказывается ненадежным панцирем для прикрытия копившейся годами беззащитности. Развязность собеседницы оборачивается почти психотерапевтическим эффектом, взрывающим отчуждение. Разговоры о профессии, об отцах-пьяницах, которые не сразу лишились человеческого облика, погружение в подполье человеческой души, не имеющее единиц измерения. Но может ли талант быть синонимом счастья?

Сидя на полу, раскинув босые ноги, Элин Клинга (Тейе) посвящает писательницу, минуя эвфемизмы, в грязную кухню получения ролей. Ноги договаривают ее незамысловатые истории… Она успела усвоить, что тело существует не для грязи. Оно – «вместилище души», и она верит в свое будущее. В отличие от спектакля, имитирующего в финале кино, телефильм заканчивается кадром прильнувших к экрану рук писательницы.

Лицо залито слезами, и есть только страстное желание проникнуть в заэкранье к черно-белым теням воскрешаемого прошлого. Дотронуться до них. Не так ли в «Персоне» мальчик, отложивший книгу, тер стекло, чтобы уловить отражение любимого образа?

2018

«Бык». Свен Нюквист. 1991