Брайан Крэнстон - Жизнь в ролях

Джо встал, давая понять, что разговор закончен. Все заняло секунд десять, не больше. Я взглянул на Лесли. Она явно была потрясена услышанным. Мы с ней тоже поднялись на ноги. Все произошло настолько быстро, что казалось нереальным. Я все еще стоял, потом пожал Джо руку и сказал:

– Спасибо.

Это было похоже на ситуацию, когда вы вдруг у кого-то на глазах падаете посреди улицы и, чтобы сгладить неловкость, говорите: «Ничего, ничего, все в порядке». И лишь через некоторое время осознаете, что это не совсем так – кожа на колене содрана, а на ребрах красуется синяк. Там, в кабинете, меня в переносном смысле ударили по лицу. Причем Джо Стюарт сделал это, даже не потрудившись закрыть дверь. Он уволил меня, а я его ПОБЛАГОДАРИЛ. Черт побери. Я до сих пор жалею об этом.

Когда я вернулся в гримерку, там находился мой хороший друг Джон О’Харли (по фильму мы оба – в разное время – были женаты на одной и той же женщине, которую играла Лесли). Джон грыз яблоко. Взглянув на меня, он тут же спросил:

– Что случилось?

– Меня уволили.

Джон уронил яблоко.

– Что ты сказал?

Я в точности передал ему слова, сказанные Джо Стюартом. Нам необходим новый поворот. Это было все равно что сказать: вы нам больше не нужны.

У меня были билеты на вечерний спектакль по пьесе Артура Миллера «После грехопадения». Я пошел в театр, но, хотя и сидел в зрительном зале, на самом деле находился где-то совсем в другом месте. Когда после меня спросили, понравился ли мне спектакль, я ответил – понятия не имею. Хотя мне всегда очень хотелось увидеть, как работают на сцене Фрэнк Ланджелла и Дайан Уист, я слышал не их реплики, а какие-то неясные звуки, словно в ушах у меня была вата. Я весь был погружен в себя, переживая случившееся. Хотя я не ждал, что меня уволят, нельзя сказать, что расторжение контракта со мной было неожиданным .

В субботу я все еще зализывал нанесенные моему самолюбию раны в одиночку. Меня переполняла жалость к самому себе. Бедный я! Итак, меня выперли. Я-то думал, что моей актерской работой все довольны. Видимо, это было не так, если меня вышвырнули вон. Постепенно в моей душе начал накапливаться гнев. Я выпил пару порций виски, затем почистил зубы и, глядя на себя в зеркало, подумал: Бедный мальчик. Ты так старался, а тебя уволили… Бедняжка.

И тут я вдруг вспомнил о своем разговоре с менеджером. Ведь я все равно собирался уходить. Через две недели я должен был предупредить об этом всех остальных. Так почему же, спрашивается, я чувствовал себя так ужасно?

Все выглядело так, как будто я собрался расстаться с девушкой, а она внезапно сама меня бросила. Видимо, я просто не желал быть пострадавшей стороной. Мне хотелось самому контролировать ситуацию.

В этом было все дело. Мое самолюбие было серьезно уязвлено.

На следующее утро я сказал себе: Ты должен преодолеть уныние и чем-нибудь заняться. Купив пятнадцать кассет фотопленки, я сунул их в кофр со своим «Никоном» и отправился в Центральный парк, но все вокруг было перегорожено барьерами из-за какого-то дурацкого городского марафона. Я понял, что поснимать в парке не получится.

Тогда я начал щелкать все подряд. Первым делом я сфотографировал двух толстых полицейских. Они были чудовищно огромными и тучными. Над их головами красовалась большая растяжка с надписью: МУЖЧИНЫ СЮДА, ЖЕНЩИНЫ ТУДА. Снимок получился на славу.

Мимо меня проехал автомобильный кортеж с мэром города Эдом Кочем, организаторами марафона и другими ВИП-персонами. Затем проследовали участники гонки на инвалидных колясках. За ними – другие бегуны. Многие из них тоже были инвалидами, хотя и передвигались без помощи колясок. Я видел, как один из них пересек финишную черту, подпрыгивая на костылях. Другой, на вид вполне здоровый и крепкий, рухнул на землю за двадцать футов до финиша. Двое других подхватили его и поволокли вперед, чтобы он мог закончить пробег. Это была потрясающая сцена, от которой у меня поползли по спине мурашки.

Я простоял на одном и том же месте целых шесть часов, фотографируя всех подряд. Каждый из марафонцев, прежде чем выйти на дистанцию, долго тренировался, подвергая себя непосильным нагрузкам, преодолевая усталость и боль. И в конце концов добирался до финиша.

Я забыл о своих несчастьях. Я вообще забыл обо всем. Я видел, как финишную черту пересекла женщина, которой было восемьдесят три года. Восемьдесят три! И она – только представьте себе – пробежала двадцать шесть миль! Примерно такое расстояние разделяет Лонг-Бич и Каталину. Как это возможно? Я уж не говорю о молодых женщинах в теннисных юбочках, подростках в кепках с длинными козырьками, каком-то типе в костюме клоуна и официанте с подносом в руках. Им пробег дался, наверное, легче, но все равно они, на мой взгляд, совершили подвиг.