Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

грохнули.

– Откуда же ты в такую рань имеешь эти новости? – полюбопытствовал я.

– Вопрос интересный, но несколько прямолинейный, – усмехнулся Саша Копыт.

– Надо бы помять, – сказал я.

– Здоровая мысль, – согласился звонивший, – а ты говоришь, бестолковку

заклинило. Он выдержал паузу и добавил:

– Я, кстати, уже начал.

– Я могу рассчитывать? – с надеждой на приглашение спросил я.

– No problems, как сказал бы покойный, – и Копыт повесил трубку.

Минут через пятнадцать, кутаясь в крашенный под канадскую дубленку тулуп,

я уже летел к направлению дома Александра Копытова.

А. Копытов был отпрыском советских аристократов, жил в элитном доме с

видом на задумчивый сад и, как всякий аристократ, был полон революционных

грез. Всклокоченная шапка густых волос и бегущая волной борода делали его

похожим на Карла Маркса в молодые годы.

– Я думаю, мы должны подбить народ на гражданскую панихиду, – сообщил он

мне за первым стаканом. Трудно было не согласиться, ведь я сидел у него на

кухне, смотрел, как ломают шейк под битловские “Йе-Йе-Йе” снежинки за его

окном и пил купленное на его деньги «Румынское крепленное».

– Согласись, Джон Леннон – это величина, – кипятился Копыт. – Джон Леннон -

это глашатай поколения.

Было видно, что на мне, он репетирует прощальную речь. С каждым

новым афоризмом в Копыте загорался бунтарский дух.

– Мы должны! Нет, мы просто обязаны, – вальяжно развалясь на кухонном

стуле, декламировал он, – не пройти мимо, я не убоюсь этого слова,

политического события мирового порядка.

Вскоре Саша уже вертел телефонный диск и обзванивал знакомых и

малознакомых ему людей.

– Вы знаете? – торжественно начинал Копыт. – Вчера в «цитадели», то есть в Нью-

Йорке убили Джона Леннона.

Затем следовала паузу и пафосная тирада.

– На мой взгляд, 8 декабря в городе «желтого дьявола» застрелили не просто Д.

Леннона, там расстреляли эпоху!

Это было серьезно и могло закончиться грандиозной пьянкой с

приключением.

Вечером 9 декабря на бывшей Большой дворянской, где расположились

рекламно – художественные мастерские, было шумно. Мольберты, макеты и

столы были сдвинуты… У входных дверей в духе времени алел плакат: «Леннон

и теперь живее всех живых!».

В дальнем углу голосом Джона пела “Яуза”. У окна Леннон пел из

магнитофона «Маяк».

Слово взял студент – философ Михаил Изаксон. Жизнеописание Джона

Леннона от Миши Изаксона изобиловало весьма сомнительными событиями и

фактами, рождавшимися, видимо, в Мишиной голове по ходу его цветастой

речи. Много лет спустя я присутствовал на одной экскурсионной прогулке,

которую вел бывший студент-философ. География и история места, о котором

говорил Миша, были насыщены такими же проблематичными фактами и

именами, как и изложенная им в тот вечер биография Джона Леннона. Изаксона

перебил Копытов.

– Мишель, – сказал он, – мне кажется дело не в биографии, а в том, что вчера в

Нью-Йорке расстреляли эпоху.

– Мы уже слушали это по телефону. Не перебивай, – завозмущались

собравшиеся. Но Копытова было уже не унять. Возвысив голос до

патетической надрывности, он говорил об эпохе, о потерянном поколении и о

пепелище великой культуры, проводя между делом параллели между бунтарем

Джоном Ленноном и «босяками» русской поэзии С. Есениным и В. Высоцким.

Публика оживилась, и вскоре разделилась на два лагеря. У «Яузы» собрались

поклонники Джона Леннона – С. Есенина, у «Маяка» Леннона – В. Высоцкого.

«Яуза», пила сухое «Ркацители» с «Жигулевским» и слушала «Imagine».

«Маяк» усугублялся «Румынским крепленным», баловался травкой и внимал

«Revolution – 9». Между магнитофонами ходил полный кавалер орденов славы

хмельной сторож Кузьмич.

– Все «хлапцы» хорошие, – говорил Кузьмич, и, выпивая очередной стакан,

отправлял отяжелевших от вина и травы поклонников Леннона-Есенина и

Леннона-Высоцкого в подвал, где одуревшие «хлапцы» мылись под душем.

– Слышишь, «хлапцы», не забудьте затушить бойлер… – увещевал моющихся, засыпающий Кузьмич.

За полночь, когда уже иссяк винный фонтан и дружный храп сменил

обессилевшие магнитофоны, мастерскую сотряс мощный взрыв. Вздыбились

бетонные перекрытия, и в образовавшемся проеме обозначились

развороченные контуры жарко клубящегося бойлера. Над ним, траурно

склоняясь, висел транспарант с сохранившейся надписью «…живее всех