Виктор Довженко - Белые гондолы. Дары Отступника

На площадке играют дети, девочка лет шести и семи-восьмилетний мальчуган. Две молодые женщины стоят неподалеку, увлеченные разговором. Дети заняты покорением облезлой металлической конструкции из толстых труб, когда-то покрашенных красной краской. Вероятно, это сооружение задумывалось как огромная черепаха, но для детишек оно стало горой Джомолунгмой. Мальчик карабкается на нее со стороны Китая, а девочка обгоняет его, соответственно, со стороны Непала.

– Смотри, это черный як!

Я слышу крик мальчика. Он показывает пальцем на темно-серого толстого голубя, который от такой неожиданной характеристики чуть не сваливается с железной трубы на песок.

Девочка, покоряя последнюю секцию потертой «Джомолунгмы», утверждает:

– Какой як, это дух пропавшего альпиниста! Он провалился в трещину и умер, а теперь является и всех пугает.

Ее мать периодически громко кричит, не двигась, однако, с места:

– Слезай, альпинистка, я уже ушла!

Юнус! Как я мог забыть про него! Знаменитом фотографе с мировым именем, побывавшем во всех известных, малоизученных и вовсе затерянных местах мира. Про него шутили, что он по дну перешел Тихий океан.

Многие профессиональные путешественники к старости начинают поклоняться природе, становятся, подобно японцам, своеобразными синтоистами, попросту говоря, язычниками. Поэтому я был удивлен, однажды увидев Юнуса в часовне на озере, причем он не созерцал красоты росписей и архитектуры через объектив фотокамеры, а прикладывался к иконам и с чувством осенял себя Крестным знамением.

Шестидесятипятилетний, но еще очень крепкий и остроумный кавказец, досыта насмотревшись красивейших закатов и великолепных восходов в самых экзотических местах планеты, несколько лет назад решил обосноваться в наших краях и построил себе довольно своеобразный дом на самом краю глубокого ущелья в двадцати километрах от города. Ущелья, которое называют у нас «Ущелье черной реки».

Я познакомился с Юнусом примерно два года назад, когда он строил свой необычный дом, и был первым журналистом, посетившим это место. За эту встречу он полностью исчерпал запасы своей доброжелательности в отношении людей моей профессии, и всем приезжавшим за мной коллегам неизменно давал отставку. Со мной, тем не менее, он всегда был любезен и даже называл меня «юный друг, песчаный папарацци», когда мне случалось встретить его в городе.

Терпеть не могу проводить часы ожидания в бездеятельности. Решив попытать счастья застать его дома, я сажусь на пригородный автобус, и уже через полчаса бреду по полузасыпанной песком узкой дорожке к жилищу путешественника. За голубым бетонным забором песка уже значительно меньше, замысловато рассаженные завезенные пальмы огибают причудливо раскрашенные каменные дорожки. Дом невысок, и скорее напоминает бункер, поскольку основная его часть находится под землей. Я миную просторный гараж для нескольких автомобилей, потом какой-то странный сарай, крытый нержавеющей сталью, который мог бы вместить небольшой самолет, и, несколько раз постучав дверным молотком, жду хозяина.

Вскоре дверь отворяется, и Юнус, с довольно мрачным выражением лица, появляется передо мной. Он смуглокож, невысок ростом, с резкими, но привлекающими чертами. Узнав меня, он улыбается и широким движением руки приглашает войти.

– Я решил вас навестить, не помешал? Что-то лицо у вас невеселое.

– Нет, я тебе рад. Сам себе удивляюсь, что сижу дома, старею, наверное. И будешь тут мрачным, когда он съезжает в ущелье. Я замерил плиту балкона – она накренилась на целых три градуса за шесть месяцев. Если так будет продолжаться, то в один из вечеров я усну в постели, а утром найдут меня внизу, у Черной реки, как Пушкина. Ты как друг пришел или как журналист?

– Конечно, как друг! Но вы же не откажете миру в ма-аленьком интервью, тем более, что он в опасности.

Юнус насторожился:

– Кто?

– Мир. Вы же сами сказали, что можете съехать в пропасть. Мир рискует оказаться одновременно без вас и без вашего будущего дома-музея.

Юнус хохочет. Он одет в льняную светлую рубашку и такие же шорты, лицо дагестанца лучится морщинами. Мы проходим на балкон. Трехградусный «наклон», конечно, нельзя почувствовать, но я с осторожностью подхожу к перилам из двухсантиметрового стекла. Открывается одновременно прекрасный и жутковатый вид. Обрыв отвесно уходит вниз на пару сотен метров, речка, которую называют Черной из-за того, что она почти всегда погружена в тень, стремительно несет свои воды вдаль и скрывается за поворотом ущелья.