Анатолий Курчаткин - Через Москву проездом

– Ах, сколько угодно! – ответил он, делая в воздухе рукой с вилкой какое-то порхательное движение, и, подцепив одну из маслин в ассорти, положил ей на тарелку. – Вас устраивает, мадам?

И все последующие два часа, которые они провели в наполняющемся мало-помалу, все более разгуливающемся кафе, переложив со стола в желудок и салаты, и ассорти, и ветчину, и по порции жаркого в горшочке, выпив еще одну бутылку вина и еще несколько раз станцевав, – так все это время и держалась между ними интонация преувеличенно гротескной шутливости. Но едва лишь вышли в темноту холодного вечера, в завывающий на огромных просторах Калининского проспекта мозглый резкий ветер, сразу что-то изменилось у них, Тугунин почувствовал, как прежняя, недавняя его легкость будто высочилась из него, оставив взамен нечто тяжелое и неуклюжее – словно прогорели дрова, превратившись в кучу серой золы.

Возле метро, прежде чем спуститься, они зашли в небольшой, глухо шумящий в вышине, совершенно темный сад на задах кинотеатра, он стал целовать ее, глубоко назад закидывая ей голову, тесно прижимая к себе, и она отвечала ему с нежной и страстной податливостью.

– О, – говорила она, перебирая его волосы на затылке под тульей шляпы, – Сергей… о… о, господи, Сергей!..

У гостиницы, в соседнем дворе, опять под глухо и мощно шумящими над головой деревьями, они снова остановились, и она снова так же отвечала на его поцелуи, и Тугунин сказал, прижимаясь губами к ее застывшему на ветру, холодному уху:

– Через пятнадцать минут приходи ко мне в номер.

Она ничего не ответила, повела слегка головой, будто поежилась, и он повторил:

– В номер ко мне приходи. Минут через пятнадцать.

Она вновь ничего не ответила, взяла его лицо в ладони, поцеловала сама – долгим влажным поцелуем, и Тугунин понял это как согласие.

В гостиницу они вошли порознь – сначала она, потом он.

Он поднимался и слышал где-то марша на два выше себя слабый стук ее каблуков.

Он надеялся, что соседа-старика не будет. Два вечера из трех, проведенных Тугуниным в гостинице, старик возвращался в двенадцать, присутствуя при работах второй смены. «Я старый волк, и лучше уж я побегаю, высунув язык, по лесу, чем буду сидеть и меня обложат флажками», – говорил он Тугунину наутро, объясняя свои принципы.

Но сосед был дома. Он сидел у стола с бутылкой кефира, куском диабетического батона и ел.

– После укола через некоторое время мне обязательно нужно перекусить, – сказал он Тугунину. – Где это вы шляетесь до такой поры, или у вас тоже работа – гляди в оба, не то потом не та будет проба?

Тугунин повесил плащ на плечики и закрыл шкаф.

– Женщины, – сказал он. – Не работа, а женщины.

– Ага, вы не теряетесь, – кусая батон и отхлебывая прямо из бутылки, с похвалою в голосе сказал сосед. – Ну и что же – знаете, любопытство, но не хотите, не отвечайте, – удачно?

Момент был – лучше не надо: старик прямо сам напрашивался. Судя по всему, он бы не отказал: такой шустрый, шебутной, рубаха-парень старик. Посмотрел бы уж часок телевизор в холле.

Тугунин уже открыл было рот – и вдруг понял, что не сделает этого. Было что-то в выражении этих ее трогательно раскосых глаз, в том, как она пыталась убрать и не убрала руку из-под его руки в кафе, как она отвечала ему на его поцелуи, – было что-то во всем этом такое, из-за чего он не мог унизить ее просьбой к старику, пусть она об этом не будет даже и знать.

– Я вернусь сейчас, – сказал он соседу вместо ответа на его вопрос.

Тугунин поднялся на промежуточную лестничную площадку между этажами, встал там и закурил. Он простоял десять минут, пятнадцать, двадцать – она не появлялась.

«Ч-черт!.. Унизить испугался, – с насмешкой над собой подумалось ему. – А почему она, в самом деле, должна вообще прийти… Не придет».

Но все же он вынул еще одну сигарету и снова закурил. И когда уже докуривал ее, вверху раздались шаги. Он взглянул – это была она.

Она переоделась, была сейчас в легком темно-красном платье, закрывавшем колени, грудь открыта, и он, глядя, как она спускается к нему, улыбаясь ему недоуменной радостной улыбкой, заметил с удивлением – только сейчас, – что она, пожалуй, красива.

– Я виноват, – сказал он, беря ее руку в свою и тут же отпуская, чтобы не увидели коридорные ни с его, ни с ее этажей. – Я виноват, я поторопился – приглашение отменяется…

4

В дверь снова постучали. Постучали кулаком, изо всей силы, с властной, грубой требовательностью. Стучали уже в третий раз, каждый раз с интервалами минут в пятнадцать, и сейчас, показалось Тугунину, решили достучаться.