Александр Харыбин - Пятый всадник

Бор явно идеализировал русских людей. Я подумал, что ему стоило оказаться за рулем на улице крупного российского города и поглядеть на отношение людей друг к другу на дороге. Его бы тогда постигло очень жестокое разочарование. От этих его слов об исключительности русской нации отчетливо попахивало великодержавным шовинизмом. А я за последние годы уже привык мыслить категориями общечеловеческого масштаба. Поэтому решил уточнить.

– Простите, Николай, как вас по отчеству?

– Владимирович, но зовите просто – Николай.

– Николай, вы полагаете, что только русские имеют это чувство абсолютной справедливости?

Бор посмотрел на меня, как показалось, с некоторым подозрением. Я даже испугался – не примет ли он меня за тайного укроповского агента. Несколько секунд помолчал, но ответил.

– Я полагаю, что это наиболее характерная черта, встречающаяся у русских во много раз чаще, чем у других.

– Вы думаете, что большая часть русских людей обладает этим качеством?

– Я этого не говорил. Но могу сказать вот что: если у тебя нет врожденного чувства абсолютной справедливости, то ты не можешь называться русским человеком, даже если считаешь русский язык родным. Это мое личное мнение.

Пытал Бора я совсем не просто так. Услыхав про эту абсолютную справедливость, я тут же вспомнил теорию Профессора насчет эмпатии. Абсолютная справедливость как раз была тождественна способности сопереживания, то есть умения как бы влезть в тело другого человека и прочувствовать то, что чувствует он. Но, почему же, именно у русских людей эта способность, как утверждает Бор, сохранилась более чем у кого бы то ни было? Эх, жаль, нет больше Профессора. Кое-какие аспекты из концепции Бора ему могли бы пригодиться для дополнения собственной теории. Несмотря на то, что мои вопросы явно казались ему подозрительными, я решился порасспрашивать своего собеседника еще.

– Николай Владимирович, – все-таки мне было комфортнее, когда я называл человека намного старше себя не просто по имени, – вот это самое чувство абсолютной справедливости и милосердие. Ведь оно же не имеет никаких репродуктивных преимуществ. Скорее, даже, наоборот. На таких милосердных и справедливых очень удобно паразитировать. И из-за этого они давно должны были вымереть. Почему же тогда у русских людей эти качества сохранились?

Вопрос, похоже, застал Бора врасплох. Я решил, что он никогда раньше не задумывался над этим. По крайней мере, в этот раз замолчал он надолго, взяв в руки затворную раму и делая вид, что всецело поглощен чисткой газового поршня. Но я видел, что на самом деле он изо всех сил пытается найти ответ на мой вопрос. Наконец, затянувшаяся пауза прервалась.

– Я думаю, – медленно, с остановками после каждой фразы начал Бор, – если не считать советского периода, то все дело было в двух вещах – православии и общинности. Главным смертным грехом в православии считалась гордыня. То есть, противопоставление себя обществу, когда человек считает себя выше других. Думает, что он может делать то, что не позволено остальным. Такие индивиды имели резко отрицательную репутацию, а отдать за такого замуж свою дочь считалось позором. Ну и, я думаю, еще очень сильно повлияло то, что до самой революции семнадцатого года большая часть русского населения в течение, минимум, пятисот лет, проживала в крестьянских общинах. Живя в общине, каждому её члену в своих действиях постоянно приходилось учитывать интересы окружающих. И в таких условиях жить было проще тем, у кого это было в крови. То есть, те, у кого генетически присутствовало чувство сострадания, получали репродуктивное преимущество. А в советское время государство пропагандировало привлекательность людей с коллективистским образом мышления. Люди, ставящие интересы страны выше личных, по идее, должны были быть привлекательны и для женщин.

Бор замолчал, несколько секунд оценивающе рассматривая меня. Затем спросил.

– Мой ответ вас удовлетворил?

В тоне, которым это было произнесено, было трудно не заметить нотки гордости. Он явно гордился тем, что быстро смог найти ответ на мой вопрос.

Я ответил утвердительно. Хотя его измышления показались несколько наивными. Если по ним судить, то в России осталось мало русских. По крайней мере, в Москве – не более пяти процентов.

– А почему эта тема вас так заинтересовала?

Не ответить я не мог, говорить же всю правду, естественно, не представлялось возможным. Решил пойти на компромисс.