Александр Харыбин - Пятый всадник

– Серый, вытащи ему кляп, – обратился Герман к одному из бандитов.

– Да ну, нафиг, начнет визжать, как поросенок.

– Заорет – пломбу в рот получит, – совершенно равнодушным голосом произнес Герман, доставая из-за спины пистолет.

Тот, кого он назвал Серым, спрыгнул в яму и, несильно пнув Упыря в живот, вытащил кляп. Упырь тут же начал скулить, что-то бормоча умоляющим голосом. Дескать, он ни в чем не виноват, а все делал какой-то Шамиль. А он, будто бы пытался того отговорить, но Шамиль этот – полный отморозок. Мне стало настолько мерзко это все смотреть, что я отвернулся.

– Ладно, заткни его, – сказал Герман. Серый засунул кляп обратно и, с помощью двух своих товарищей, вылез из ямы, отряхиваясь.

– Ну, что, будешь его кончать? – обратился ко мне Герман, протягивая пистолет стволом к себе.

Я чисто инстинктивно протянул руку, чтобы взять его, но тут, вдруг, будто получил удар током. Как будто кто-то, сидящий внутри моей головы, приказал этого не делать. Не понимая, почему, решил послушаться и резко отдернул руку, уже дотянувшуюся, было, до рукояти.

– Нет. Я не палач, – ответил я, – его надо сдать в полицию. Вместе с признательными показаниями.

– Олег, ты, вообще, странный, – раздраженно заметил Герман, – я, понимаешь ли, работаю, серьезных людей напрягаю, а он в кусты? Да какая, на хрен, полиция? Он скажет, что показания из него выбили пытками, и все – пойдет гулять. Эту мразь давить надо без жалости. На нем, если копнуть, не один десяток загубленных душ висит.

Я опять повернулся к яме. Упырь умоляюще глядел прямо мне в глаза. Но жалости к нему не было, только омерзение. Вдруг ощутил запах мочи и свежего дерьма. Принюхавшись, понял, что аромат исходит прямо из ямы. Упырь со страха обделался по полной программе. Это вызвало еще большее отвращение. Но я чувствовал, что не смог бы застрелить беспомощное существо. Даже такое мерзкое. Хотя не возражал бы, если бы это сделал кто-то другой.

– Делайте с ним, что хотите, я не буду об него мараться, – произнес я и, повернувшись, пошел прочь, в ту сторону, где мы оставили «Гелендваген» Германа.

– Как знаешь, – донеслись уже в спину слова Германа.

Я уже успел углубиться в лес на сотню метров, когда услышал выстрел, а затем, через несколько секунд, второй.

Ну, вот. Кажется, Упырь расплатился за свои грехи.

Вдруг пришло странное чувство. Что-то вроде разочарования. Я прислушался к себе, удивившись. Неужели я не рад тому, что месть, о которой мечтал все эти годы, свершилась? И с изумлением осознал, что нет, не рад. Когда я еще мечтал уничтожить его своими руками, то не понимал, что это не принесет мне удовлетворения. Только сейчас пришло осознание того, какая месть сделала бы меня счастливым. Я понял, что гораздо большую радость испытал бы, увидев Упыря в клетке на судебном процессе и слушая, как судья зачитывает ему пожизненный приговор, чем видя его в яме.

Пока Герман вез меня до ближайшего метро, мы не обмолвились ни словом.

37

Три дня после того, как Герман свозил меня в лес к Упырю я безвылазно просидел на Базе. Несколько раз порывался проделать какой-нибудь эксперимент на реакторе, из тех, что стояли в плане, который продолжал прилежно вести на Шпицбергене. Но, едва начав, тут же бросал. Работать не было никаких моральных сил.

По нескольку раз на дню проверял ящик электронной почты и страничку Катерины. Она писала мне каждый день, спрашивая, когда вернусь. Я не знал, что ей ответить. Про гибель Профессора сообщить так и не решился. И, судя по ее письмам, ей никто об этом пока еще не доложил. Я бы с удовольствием хоть сейчас сорвался и поехал к ней, но держало ожидание разговора с Командором. Без этого разговора я не мог делать никаких резких движений.

В этих проверках почтового ящика был еще и некий суеверный смысл. Каждый раз, открывая его, я смотрел в сторону или закрывал глаза, надеясь, взглянув на экран, увидеть письмо от Профессора. Я продолжал втайне от себя надеяться, что он остался жив. Но чуда не происходило.

Катерина докладывала, что собирается через неделю размораживать собачку. Я не хотел, чтобы этот процесс происходил без меня. Хватило погибшей Весты. Хотел написать ей, чтобы подождала еще пару недель, пока не улажу все дела и не смогу к ней приехать. Но сам понимал, что, раз процесс разморозки уже пошел, то тормозить его нельзя. Все надо делать согласно методике, а то потом, в случае отрицательного результата, не будет ясна причина неудачи. Судя по ее докладам, пока процесс шел по графику. Сброс давления начался еще при мне – месяц назад. Сейчас она собиралась начать потихоньку создавать разрежение в камере, относительно атмосферного, и поднимать температуру с минус пятнадцати до нуля. Ну, что ж, остается только надеяться, что методика, которую я разработал, окажется правильной. Гибель второй собачки могла еще более болезненно отразиться на Катерине. Передо мной предстала картина мертвой Весты и обнимающей ее Катерины с льющимися из глаз слезами. Я тут же поспешил отогнать от себя этот ужас, пока окончательно не впал в депрессию. Теперь надо только молиться, чтобы на этот раз все прошло удачно.