Александр Харыбин - Пятый всадник

Только сейчас до меня дошло, к чему он клонит. А ведь так хорошо начиналось – электроны, волны де Бройля. Никогда бы не подумал, что Профессор верит во все эти бредни, которыми телевизор кормит тупых домохозяек. Но затем задумался: «Черт! А ведь и правда – где находится этот самый электрон, когда он исчезает?». Я попытался найти в словах Профессора противоречия, но не мог. В логике ему не откажешь.

Но если в его теории нет ничего противоречивого, почему не могу в нее поверить? Тут, наконец, понял главную причину этого отторжения. Все-таки, я был ученым и имел соответствующее образование. И это образование, и весь опыт научной деятельности говорил, что не следует изобретать новых сущностей, если все можно объяснить старыми способами. Этот принцип называется «бритвой Оккама». Новая теория только тогда имеет смысл, когда, во-первых, способна объяснить необъяснимые прежде вещи, а, во-вторых, предсказать новые явления. А плодить разные теории можно до бесконечности. Но вопрос о том, куда исчезает электрон – на самом деле интересный. Надо будет потом почитать литературку по этому поводу. Но не изобретать же, в самом деле, для этого информационное измерение. Что он там говорил насчет изменения нашего трехмерного мира с помощью разума из информационного измерения? Я решил осторожно уточнить этот аспект теории. А заодно сделать собеседнику приятное, продемонстрировав заинтересованность.

– А с помощью каких сил вообще возможно влиять на трехмерный мир из информационного измерения?

– Сил? – Профессор, казалось, растерялся. Я даже пожалел о том, что задав свой вопрос, поставил его в неловкое положение. Но замешательство длилось лишь секунду, – нет вообще никаких сил.

– Что? – тут настал мой черед растеряться, – что значит, нет никаких сил?

– А то, что никаких сил в природе не существует в принципе.

Сказал и откинулся на спинку стула, торжествующе наблюдая за моей реакцией. Кажется, вид в этот момент у меня был глуповатый. Может, он ждал с моей стороны вопросов, но я просто сидел и молчал, хлопая глазами.

– Сил не существует, – продолжил он свою речь, так и не дождавшись от меня никаких комментариев, – есть только вероятность. Если мы признаем, что каждая частица имеет волновую природу, то тогда должны признать, что место ее следующего после исчезновения появления определяется законами вероятностей. Представим частицу, обладающую массой, находящуюся недалеко от некоего массивного тела. Эта масса так изменяет свойства пространства вокруг себя, что вероятность следующего появления частицы в точке, расположенной чуть ближе к телу будет выше, чем в точке, отстоящей дальше. Разумеется, частица может выпрыгнуть и во второй точке, но с меньшей вероятностью. И если мы проследим за ее телодвижениями в течение достаточно длительного времени, то заметим, что чаще она возникает в точках, расположенных ближе к телу, если считать от того места, где она пропала. В результате нам будет казаться, что частица однозначно стремится приблизиться к массе. Мы даже сможем вывести математическую зависимость такого стремления от массы и расстояния. И эта зависимость будет иметь вид закона всемирного тяготения. Но в законе фигурирует сила притяжения, а у нас – только законы вероятности. Ньютон, когда писал этот свой закон, про природу силы сказал просто: «гипотез не измышляю». Вместо него эти гипотезы пытались измышлять тысячи ученых на протяжении трехсот лет. Но безуспешно – природа гравитационных сил до сих пор тайна за семью печатями. Мы же говорим – никакой гравитационной силы нет вообще. Только вероятность, и все! То же касается и всех остальных так называемых сил – кулоновских, ампера и так далее.

Профессор замолчал, с настороженностью посмотрев на меня. Кажется, он опасался, что я приму в штыки его теорию. Он же умный человек, и прекрасно понимает, что в этом случае я все равно не подам вида. Но его опасения на этот раз были напрасны. Морально я был вполне готов к восприятию его, на первый взгляд, довольно странных идей.

Дело в том, что с похожими вещами я столкнулся несколько лет назад по роду своей научной деятельности. Тогда я занимался обращеннофазовой хроматографией. Суть ее заключалась в том, что раствор вещества, которое необходимо было очистить, пропускался через колонну, наполненную специальным носителем. И очищаемое вещество, и носитель имели одно общее свойство – были сильно гидрофобны, то есть, плохо смачивались водой. Гидрофобность эта определялась тем, что на поверхности молекул этих веществ имелись обширные неполярные участки, за которые не могли зацепиться сильно полярные молекулы воды. Так вот, когда раствор очищаемого вещества проходил по колонне сквозь носитель, тот выхватывал молекулы из раствора, как магнитом. Потом с носителя вещество смывалось уже другим, более гидрофобным раствором.