Алексей Лельчук - Истории без географии

Затем рассвело. Я открыл глаза и первым делом убедился, что все равно еще очень рано, ― часы висели напротив меня на стене и показывали без четверти пять. Я выспался, наконец. Впервые за столько недель.

Оставалось примерно полчаса до того, как нужно будет браться за тряпку и ведро и мыть полы на узле. Я слез со стола, пихнул коленом дверь станции, прошел по коридору до лестницы вниз и спустился на первый этаж. Как минимум можно там сходить в туалет, но я надеялся на большее ― что прапорщик умотал куда-нибудь спозаранку и оставил входную дверь открытой.

Так оно и было ― дверь была не заперта и даже чуть-чуть приотворена. Похоже, он и вправду выскочил только на минутку. Я вышел из узла и прошел десяток метров в сторону степи.

Степь была на месте, как и всегда, вечная, спокойная, чуть дыбящаяся холмами, развалившаяся до горизонта голодная степь. Не украинская, нет ― Джесказганская пустыня, Бетпак-Дола, Голодная степь, в центральном Казахстане, в районе озера Балхаш.

В четырех километрах прямо по дороге видны были бараки свинофермы ― несколько плоских крыш фантастического почти никому недоступного армейского рая. За бараками начинался небольшой взгорок, закрывающий рыжую даль. Сама даль уходила чуть правее, на северо-восток, каменистой ржавой пустыней. Мы называли эту пустыню «битый кирпич». Земля красноватого оттенка, почти одни камни, небольшие, как гравий. Очень похоже на битый кирпич, до самого горизонта.

Слева никаких видов не располагалось, там стояла казарма стройбата. Невысокое корявое здание никакой архитектуры ограничивало нашу часть с севера. За моей спиной, между солдатской столовой и казармой второй батареи, торчал узел связи.

Я отошел еще несколько метров по дороге и остановился. Стройбат от этого заметно отодвинулся назад и влево, так что мне открылся большой кусок степи за вторым КПП. Точно такой же, как и тот, что был виден с узла. Холмы и битый кирпич.

За моей спиной ― нехитрый солдатский пейзаж ― двухэтажные бараки казарм и служб, чуть зеленые деревья и травка то там, то здесь, вперемежку с мусором и огромный пустырь, переходящий в плац. Все тихо, людей нет, никто не застанет меня сейчас на середине дороги за моими утренними философиями. Я повернулся обратно к степи.

Сегодня эта земля казалась мне особенно родной. Мы с ней вместе отдыхали. Я ― от прошедших кошмарных недель в роте, земля ― от прошедших миллионов лет геологических игр. Мы оба были после чего-то. Мы оба хорошенько выспались, сбросили на пол надоевший бушлат, и вышли на пустую дорогу ― постоять. Низачем поторчать на ветру и почувствовать сладость непроисхождения вокруг никаких событий, подумать о своем и о вечности мира.

На этой земле уже ничего нельзя испортить, сломать, сжечь, разрушить, ― все само сгорело и порушилось миллионы лет назад. Остался голый ровный стол, специально для игр. Замечательное место для испытания ракет! Наилучший выбор. Огромная детская площадка сотни километров шириной ― играй-заиграйся в войнушку.

Неважно, что люди накидали здесь фюзеляжей ракет, самолетов, побросали ржавых, наполовину разобранных тягачей по обочинам дороги, понаоставляли старых полуразрушенных казарм, блиндажей, ― ей все равно. Обломки машин сторожат дорогу от самой нашей части до города, развалины старых сараев и казарм стоят пореже, как ямские станции. Это так мелко для нее.

Всё это ― только тут, около людей, около трубы с водой. А пройдешь пятьсот метров за соседнюю горку, ― и нет ничего, снова степь, пустыня, ковыль местный да битый кирпич. Земля отдыхает.

Мы с ней отдыхаем. Нам есть от чего отдохнуть.

Здесь ведь не всегда было так тихо. Когда-то тут плескалось море, тримоглодиты шныряли за своими тримоглодитихами. Кто-то, совсем простой по биологическому строению, постоянно пытался кого-то другого съесть, такого же простого, ― обычно успешно. Между плетущихся водорослей и морских звезд сизые ракушки-бякушки молча осуществляли свой нехитрый жизненный процесс, постепенно превращаясь в более высокие формы материи. Птеродактили тогда еще не летали, но и без них местечко было бойкое.

Недели две назад я нашел окаменевшую раковину на одной из горок, где мы сидели, ожидая своей очереди на стрельбах, и парень с геофака расписал нам по ней все что знал про теллурий, докембрий, вторичный, третичный, и какие еще бывают периоды. Про четверичный период ему не было нужды нам рассказывать, потому что четвертичный период ― это мы сами. Это наши скелеты и скелеты наших ракет и бульдозеров будут раскапывать геологи далеких веков. Как-то они о нас подумают?