Алексей Лельчук - Истории без географии

Помылись из чёрных кривых кранов холодной водой с хозяйственным мылом, получили х/б. Когда вышли бритые, в одинаковом х/б, на свет божий, выяснилось, что все незакреплённые черты лица новых почти товарищей почти совсем смылись ― опять все на одно лицо. Стали заново проявляться. Но уже в другом проявителе.

5.

Первый месяц мы провели в войсковом приёмнике. Сейчас я понимаю, что это был всего месяц, но за этот месяц прошла целая жизнь.

В роте сто двадцать человек. Четыре взвода по тридцать человек. Во взводе три отделения по десять человек. Все солдаты оказались русские. Все сержанты ― как я уже написал.

Подъём за сорок пять секунд. Можно успеть, если не надевать носков, не завязывать шнурки на ботинках, ремешок просунуть в петлю, застегнуть штаны на одну пуговицу, а х/б ― на две. Но не у всех это получается сразу. «Отбой!» ― сорок пять секунд, чтоб всё снять и влететь в койку. «Подъём!» ― «Отбой!» ― «Подъём!» На десятый раз этому научиваются все, кроме нескольких тормозов, которые сразу идут в наряд. Пять минут на умывание и уборку постелей. Можно успеть, если бежать в умывальник по очереди с двумя нижними койками, а застилать постель и шнуровать ботинки по очереди с соседом. Два торса не вмещаются в проход между койками, так что, пока один убирает свою постель, второй шнурует. Потом ― наоборот. Еще несколько человек не успели ― эти будут мести плац вместо политзанятий.

По лестнице вниз ― бегом. В колонну пóчтыре (по четыре) становись. Дерьмо-сержант щеголял изъятыми у кого-то из духов электронными часами с секундомером. Если мы не успевали за минуту, звучала команда «Рота, на центряке в шеренгу по три становись». Центряк ― это центральный проход в казарме, на втором этаже. Полетав по лестнице вверх-вниз, мы трогались к столовой. Три раза вокруг казармы с песней. Раз, раз, раз, два, три. Потом команда «делай раз». На «делай раз» вытянутая левая нога поднимается на уровень колена и ждёт команды «делай два». Ждать может долго. Минуту, две, пять. Дерьмо-сержант гарцует вокруг строя. Ноги тяжелеют и гнутся к песку. Дерьмо-сержант высматривает опустившиеся ноги вдоль рядов, подбегает, пинает, орёт. Жара. Ноги опять опускаются. Сержант опять подскакивает и пинает. Мимо марширует другая рота. Её сержант орёт что-то нашему. Потом проходит ещё одна рота, с русским сержантом, который орёт так, что мы можем понять:

– Эй, дерьмо, кончай их ебать, голодные останутся. Дёма тебе по уши вставит.

– А там Дёма? Бля-я-я! ― кричит наш сержант и оборачивается на роту. ― Делай два! В столовую бегом-арш. Вторую батарею обо-гнать.

На входе в столовую стоит начальник штаба майор Демчук ― щуплый чернявый шибздик в плечистом пиджаке и широченной фуражке. Он любит порядок. Приёмник опоздал на двадцать минут, теперь солдаты не успеют поесть и качество боевой подготовки понизится. Это неправильно, товарищ сержант. Вы меня поняли? Учтите это в дальнейшем. Вы занимались строевой подготовкой? Похвально, но надо этим заниматься после развода. Сержант весь горит: такой выволочки он давно не получал.

Еду мы получали по очереди с раздачи. Два куска хлеба, каша с куском сала, баланда с капустными волосами, чай-мочай и два кругляка масла размером с пятак. Сержанты брали несколько кусков хлеба, несколько кругляков и чай. Потом им в роту кухонный наряд приносил жареную картошку, которая должна была быть сварена в нашем супе, жареную рыбу или свинину, которую мы должны были есть на ужин, и сладости из наших посылок. Съев бутерброд и выпив чай, сержант командовал: «Рота, на выходе из столовой в колонну пóчтыре становись!» Мы успевали выхлебать баланду или проглотить кашу. И то, и другое съесть удавалось редко. Баланда была обжигающе горяча, так что пот с носа капал прямо в тарелку. Казахстан, лето, солнце вставало рано.

После обеда еще два круга по части с «делай раз» ― из-за Демчука.

Говорят, тем, у кого рост выше метр девяносто, положено две порции. При нашей системе это было бы бесполезно ― успеть бы съесть хоть одну. Но рост давал свои преимущества: самые высокие шагали первыми в колонне и первыми получали свою порцуху. Так что мне обычно удавалось съесть и суп, и кашу ― я был правофланговым в первой шеренге.

Кроме того, заявлять о недостатке еды молодым не полагалось. За просьбу положить добавку можно было потом в роте получить в зубы. Деды и блатные рубали втихомолку в каптерке и ходили сытые. Молодым полагалось «стойко переносить лишения и тяготы военной службы». «Что, ненарубываетесь, салабоны?» ― презрительно говорил сержант, проходя мимо группы молодых, жалующихся друг другу на дерьмовый обед.