Алексей Лельчук - Истории без географии

И вот я стоял на тумбочке, рота улеглась спать, и Сашка-артист из секретного отдела вышел на центряк погулять.

– Ну-ка, Ляля, знаешь, сколько мне до приказа? Ну и ладно. Мало, Ляля, мало. Скоро домой, поступлю во ВГИК… Ты знаешь, что я поступаю во ВГИК? Я тебе не рассказывал? Так слушай.

Слушать на тумбочке не запрещается.

– Я знал с самого начала, что ВГИК ― это риск. Могу не поступить, и тогда лечу в армию. Родители говорили ― иди в Пед. Но мне нужен ВГИК, я актёр по натуре. Мне было всё равно, я думал, армия даёт человеку жизненный опыт, послужу два года и с новым, так сказать, жизненным опытом, буду поступать. Понюхаю, так сказать, пороху… Ведь настоящий актёр должен, к-хе, к-хе, знать ту, к-хе, к-хе, реальность! ― тот широкий жизненный горизонт, да-с, который ему предстоит играть.

– Артист, заткни ебало, ― раздался из казармы голос кого-то из дедов. ― Спать мешаешь.

– А что мы здесь имеем, Ляля? ― Сашка заговорил тише и сделал вполне театральный жест рукой, ― хуева туча дерьма-с. Как мы летали, когда были молодыми, как мы летали… Мы вас жалеем, вы тут, как в санатории, по сравнению с тем, что выделывали дембеля в прошлом году. Ну, Кузя, Сито и вся эта шарашка ― они, конечно, сволочи, они и на гражданке такими были и будут, но у нас есть несколько человек, которые не утратили, нет, ― Сашка встал в позу Сатина из «На дне», когда тот говорил фразу про человека, который звучит гордо, ― нет, они не утратили человеческого облика. Я, Серёга, Колька ― мы стараемся относиться к вам по-человечески. Ну а Гриша ― он просто святой.

– Я благодарю Бога! ― Сашка пал на колени и поцеловал ротное знамя, ― я благодарю Бога, что Дёма отправил меня в штаб, где я могу сидеть весь день и приходить сюда только к отбою, помыться, постираться. Ты видишь, это ― носки, я иду стирать их сам. Мне претит мысль, что моё бельё будет стирать кто-то другой, хоть это и полагается мне по статусу. Я не доверил бы тебе своих носков, Ляля, да, кроме того, мне тебя жалко. И вообще, обрати внимание, что все из нашего призыва стирают свои носки сами. А год назад нам приходилось стирать не только свои, да-с.

Через десять минут Сашка вернулся из умывальника с чистыми мокрыми носками в руке.

– Кстати, ты не видел мой альбом? Совершенно не хочется спать, а мне надо раскрасить страницу. Ах, чёрт, я же его отдал на узел. Кого бы послать?

По коридору проходит Серёга Вербицкий, мой шеф, и Сашка машет ему рукой:

– Эй, Верба, дорогой, пожалуйста, сгоняй на узел, принеси мне из коммутатора альбом. Что значит, ― сам сходи? Как ты разговариваешь со старшим по призыву? Ты не видишь, я постирал носки? Не пойду же я на узел в тапочках. Верба, блядь, ты доиграешься у меня. Я не могу послать Лялю, он на тумбочке. А если сюда Дёма заявится? Тогда найди мне молодого. Нет ― тогда иди сам.

Но Вербицкий не отвечает и направляется вглубь казармы. Тогда Сашка подбегает к нему и со всей силы бьёт в ухо.

– Ты ахуел, дед? ― оборачивается к нему Верба, ― иди подними с койки молодого.

– Они все на смене, ― отвечает Сашка и бьёт Вербу по другому уху. ― Хули ты выёбываешься, подонок?! Ты, блядь, вспомнишь у меня, как надо разговаривать со старшим по призыву!

Верба ― бурый фазан, он ставит Сашке подножку, они хватают друг друга за все что можно и валятся на пол.

Таких историй было много. В душевные минуты деды любили рассказать о том, как им надоело быть дедами, как им надоел этот порядок, как они хотят быть честными и добрыми. Как они скучают по любимой девушке, по любимым родителям, по любимому городу. Деды из студентов делились познаниями в любимых науках.

В душевные минуты офицеры делились примерно такими же чувствами. Даже майор Демчук. Многим из них вполне можно было верить. Многие из них на гражданке вправду были и будут честными и добрыми. Но… Но, по-видимому, в определённых обстоятельствах часть человеческой души временно демонтируется за ненадобностью, человеческий дух де-мобилизуется и уступает место другим частям сознания. Это нонсенс, но, тем не менее, ― факт.

1994-2001

Когда я проснулся в первый раз, было еще темно.

«Хорошо, ― подумал я, ― раз проснулся сам, значит, выспался, а раз темно, значит можно поспать еще».

Тем более, что было лето, и светало рано. Сопоставив все факты, я почувствовал себя хорошо. Перевернулся на спину, поправил сползший бушлат под головой, полежал без особых мыслей минут пять и спокойно заснул дальше. Мне ничего не приснилось.