Татьяна Москвина - Культурный разговор

Недоверие возникает от прочного сочетания неимоверного обаяния и дикой энергии нашего Ивана – с полным отсутствием внятной цели и упорядоченности средств выражения, что ли.

Скажем, сценарии Охлобыстина или его роли в кино. Вроде бы всего этого много, но на 95 % все это хлам и мусор. Выдающаяся роль всего одна – в картине Тягунова «Нога», где Иван Охлобыстин играет юношу-инвалида. А сценариев по-настоящему хороших и не припомню. Да, много движения, все энергичны, постоянно зубоскалят, вал шутовства… Но отгремел кипящий поток мнимого действия – и ничего не осталось от него ни в голове, ни в сердце. Талантливо? Да, такое впечатление, что над хаосом носится какой-то дух, но хаос решительно преобладает. Даровито, но как-то смутно даровито… Пожалуй, единственный раз Охлобыстина умело и плодотворно «отформатировали» – когда в сериале «Интерны» он сыграл роль доктора Быкова.

Доктора Быкова Охлобыстин играет так же, как он играет все – лихо блестя веселыми глазами, насмешливо каркая всякие шуточки, с одинаковым разбойничьим напором и отлично выделанными интонациями.

Создатели сериала отжали обаяние и энергию Охлобыстина и использовали их без всякой идейной нагрузки, и оказалось, что именно это и нужно, на это и спрос.

Внезапно оказалось тут у нас, на русской дороге, что все идеи кончились, циклы завершились и круги нарисованы. И проблема – в энергии. В жизненном тонусе. Проблема в людях, которые бодро вскакивают по утрам с кровати, потому что им забавно, интересно и вкусно жить. Насмешки и розыгрыши тоже ведь свидетельствуют о немалой жизненной силе.

И вот потому-то и состоялось новое пришествие Охлобыстина в кино, потому-то неплохие сборы делает дурацкий комикс про «Соловья Разбойника» и есть смысл говорить про Ивана Охлобыстина.

Он нынче воплощает торжество энергии и жизненного тонуса в чистом виде. Идеи неважны, важен мотор, напор, бодрость, движение, удар. Охлобыстин так или иначе, в той или иной форме дает почувствовать, что русские еще живы, русские еще сильны и очень даже могут с аппетитом грохнуть если не весь мир (хотя лучше бы весь мир), но уж своих супостатов – наверняка.

Так поступает Соловей Разбойник, выйдя на свою последнюю битву. Залив врага фонтанами бензина, окровавленный Соловей страшным жестом достает огромную зажигалку. И мы понимаем, что комикс комиксом, а это жуткая правда: грянет час – вполне могут русские достать ту самую зажигалку. (Русские мужчины, конечно; русские женщины – это другая нация, запертая с мужчинами в одну клетку.)

Охлобыстин бушевал в девяностые годы, в дурном распущенном кино, которого больше нет. В 2000-х отсиделся в православной тиши. И теперь вновь вернулся на публичную арену. У него нет идей – у него есть более важная на сегодня вещь: энергия. Чистая энергия. Могучая сила не простого элементарного выживания, но жизни с аппетитом, с наслаждением и даже с блеском.

Его сказка далеко не рассказана, и метнуть и качнуть Ивана Охлобыстина может в любую сторону и не раз. Больших художественных ценностей он не создает, это правда. Но, возможно, не в том его предназначение? Бог с ними, с ценностями, пусть ими занимаются Михалков и Сокуров. А доля Охлобыстина, возможно, в том, чтобы, сохраняя связь с беспокойным русским духом, все-таки постараться перевести его огнедышащие зигзаги в безобидную шутку, в смешное кино, в рекламные трюки и фокусы. Обезвредить, прямо скажем.

А возможно, эта миссия состоит в чем-то прямо противоположном.

Кто ж их, русский дух и Ваню Охлобыстина, разберет! Кроме черта – никто.

Отгремели праздничные салюты в честь юбилея Галины Волчек, актрисы, режиссера и художественного руководителя театра «Современник». Некоторая восторженность, свойственная театральным людям в дни юбилеев, вполне извинительна: их дело состоит из летучей материи. Всё у театра происходит здесь и сейчас, «потом» не будет. «Потом» – только мифы, легенды, предания… Однако «судьба и воля» Галины Волчек достойны не только восторгов, но и размышлений.

Мало кто из зрителей припомнит ее молодой: уже в шестидесятых годах нередко красовалась Волчек на сцене и экране матерой волчицей, крутой теткой с выразительно сиплым голосом, притворно «плачущими» губами и темными глубинами циничного опыта в умных и хищных глазах. Такой представала в «Вечно живых», знаменитом спектакле «Современника», ее Нюрка-хлеборезка, сильно «заземлявшая» возвышенные страдания главных героев. Волчек явно была не «от знакомой сцены», а «от знакомой жизни», черпала из опыта и быта, но не с зеркалом, а с увеличительным стеклом в арсенале на удивление раннего мастерства.