Татьяна Москвина - Культурный разговор

Люди, равнодушные к литературе, периодически видят по ТВ, как на оппозиционных митингах толкают или волокут в кутузку худенького заполошного старичка в эспаньолке а-ля Дон Кихот и огромных очках.

Показывают его обычно на общем плане – а иначе было бы видно, что это подросток лет шестнадцати, раздобывший где-то театральный паричок. Где вообще родители парня? Куда смотрит школа???

Лимонову – семьдесят. Он, выходит, старше Никиты Михалкова. Это бесконечно странно. К тому же я, неравнодушная к литературе, знаю, что Лимонов – один из лучших писателей России. Может, и лучший – по владению словом хотя бы. Во всяком случае, на сто голов выше перехваленного Прилепина, им же и порожденного.

Лимонов – лучший? И кто-то, знаю, сейчас морщится, как кислого съел. Морщитесь – в конце концов, он Лимонов, а не Клубничкин.

Закройте ваш вечно распахнутый для возражения рот и прочтите рассказ «Смерть рабочего», прочтите «Книгу мертвых» или «Книгу воды». Это совершенная проза, легкая, умная, внимательная к любому движению жизни и пронизанная тем, что мы называем человечностью, когда хотим похвалить эту тварь, человека…

Поэтому пишу нечто к семидесятилетию Эдуарда Лимонова, которое на самом деле фикция. Фокус времени, которое Лимонов внутри себя победил. Он, конечно, хочет победить и то время, что снаружи его. И отсюда вечная борьба, потому что мир идет, как задумано о нем, а не так, как грезится «Эдичке» Лимонову. Вечному подростку родом из Достоевского, который поставил над собою уникальный художественный эксперимент длиной примерно в сорок лет.

Я, незнакомая с ним, знаю о нем все, что он решил рассказать – о рабоче-бандитском харьковском детстве, о родителях и женах, о друзьях и врагах, об американских и парижских радостях и бедствиях сочинителя… О русской тюрьме, в которой довелось провести два года, тоже знаю. Я как зритель своеобразного литературного шоу «за стеклом» присоединилась к судьбе «Эдички» и переживаю с ним и за него.

Ничего общего с Лимоновым у меня нет. От оппозиции и всяких революционеров меня тошнит так же, как и от властей всех мастей. И при этом Лимонов мне нравится. Я никогда не видела более несчастного, более честного и более бедного писателя, чем он.

Честен он до кошмара какого-то. Скажем, у многих творческих людей есть сложное сочетание внутри единого характера мужских и женских черт. Но Лимонов бесстрашно препарировал себя – да так, что воочию видно, до чего негармонично и несчастливо переплелось в нем мужское и женское начало. Как мужчина, он высокого калибра – смелый, стойкий, трудолюбивый, благородный. А вот женщина из Лимонова паскудная – злобная, завистливая, безвкусная и ревнивая. Когда читаешь его публицистику, видно: тут доблестный мужчина воевал, а тут вдруг вылезла женская гадина и перекусала из темной ревнивой злобы своей даже самых ближних соратников.

Но он ничего не таит. Льет безжалостный свет постоянно работающего интеллекта на всю свою несчастливую бедную жизнь. Ищет подвига, которого нет и не будет. Горит от страсти к женщинам, которые немилосердно уходят… Сердитый, бескорыстный, тощий, многословный, энергичный до патологии.

Неудачи в таких масштабах и такой величины внушают уважение.

Бывает, что заслуги (десятки превосходных книг!) не совпадают с признанием, но чтоб до такой тоски, до такой петли… Можно подумать, что Горе-злосчастье в самом деле, как в сказках, живое существо – и оно прицепилось к Эдичке, хватает его за руки, не отстает ни на шаг. Просто поразительно, насколько невинны и симпатичны были лимоновские «нацболы» – и как крута и дика расправа с ними. И неужели кто-то может поверить, что с парой автоматов Калашникова Лимонов собирался «поднять восстание русскоязычного населения в Казахстане», как ему инкриминировали? Правда и то, что в тюряге Лимонов не только собирал материал для книг, но и своеобразно отдыхал. Все ж таки жилье, пища. Кругом товарищи. С этим у Эдички всю дорогу проблемы.

Лимонов – отверженный. Тот, кто выпал из порядка – из любого порядка, даже и миропорядка. Несогласный, рассерженный, проклятый. Поэтому он никогда не повзрослеет – он всегда стоит на одном и том же месте. Пишет одинаково (одинаково хорошо), что в тридцать, что в семьдесят. И пишет об одном: мир захвачен.

Мир захвачен бесстыжими, сытыми, хищными, к которым Христос не приходил. Они оккупировали все дворцы и замки на свете, забрали самых лучших, элитных женщин и тупо насилуют землю, выгребая из нее силу и богатство. Их миропорядок, если вы отказываетесь его признавать, – чудовищен. И одинаков всюду – в Америке, Франции, современной России. Поэтому поэт может встать только на сторону нищих, проклятых, отверженных и не имеет права воспевать бесстыжих и сытых.