Антон Бутанаев: Генокод для барона

Там было тихо, как в могиле. Ни бомбежек, ни канонады. Заживало на нем все быстро, как на волке. Он аккуратно выполнял режим, на операции по удалению пуль ни звуком, ни движением не выдал боли от скальпеля. Соседи по палате кто выздоравливал, кто умирал. Волк томился от скуки. За окном февраль сдавал свои позиции, а март заявлял свои права. Чирикали воробьи, нагло светило солнце. Окна выходили на запад, и в один из таких солнечных вечеров, когда палата была залита вечерним ветренным солнечным светом, как будто красным вином, Волк, которому до выписки оставалась всего неделя, лежал на кровати и стругал своим кривым мрачным невзрачным кинжалом палочку. Сосед по кровати рассматривал кинжал, кивая головой вслед за рукой Волка. Он видел однажды, как Волк демонстрировал сталь кинжала - после того, как он открыл им банку американской тушенки, тут же, без подточки, на лету разрубил им бинт. Соседи по палате были поражены. Сейчас же кинжал напоминал лишь перочинный ножик.

И тут появилась медсестра. Новенькая.

- Это что еще за свинство ? - начала она повышенным тоном, - Вы почему здесь свинячите ?

Лет ей было от силы пятьнадцать-шестнадцать. Но держала она себя, как совершенно взрослая. На войне можно было удивиться хоть чему, только не возрасту.

Волк поднял на нее глаза. Она посмотрела на него. Волк встал, спрятал кинжал в ножны, потом присел на корточки, собрал в ладошки все стружки, которые он раскидал у кровати, рывком открыл заклееную еще на зиму форточку, разрывая бумагу и вату, и выбросил мусор в окно. В палате громко раздалось чириканье воробьев и пахнуло холодным весенним воздухом. Она ничего не сказала. Она повернулась и ушла. Соседи по палате присвистнули.

- Ничего себе, - сказал тот, что наблюдал за кинжалом.

У него не было обеих ног.

В ту же ночь она тайно увела Волка из госпиталя, через весь город протащила его, еще слегка прихрамывающего, в комнату общежития, где жила с тремя подругами - тоже медсестрами. Сейчас их не было - кто ночевал у чей-то троюродной тетки, кто в комнате напротив, на полу. Она завела его внутрь, усадила на кровать. И хотя, несмотря на возраст, была она уже женщиной опытной в таких делах, как-то вдруг ни с того ни с сего растерялась. Волк молчал и смотрел не нее.

- Что будем делать ? - произнесла она вдруг дурацкую фразу, дурацким голосом, и еще более по-дурацки усугубила, - А ?

Волк молчал. Она ненавидела себя за свою вульгарность. Она уже подумала было, что зря привела его. И почти смирилась с этим.

- Хочешь спирта ? - спрсила она.

- Нет.

- Может, чаю ?

- Чаю можно. - Волк впервые говорил так мягко, без злобы в голосе. Чаю можно конечно.

Она посадила его за стол, наклонилась, чтобы достать чайник и поставить его на огонь. Волк унюхал запах ее волос. И как-то мягко, по детски обнял ее. Ему ведь было только семнадцать...

А наутро он впервые в жизни улыбнулся.

Когда через неделю он забирал документы из госпиталя, соседи по палате не узнали его, настолько он изменился. Хотя вроде бы все та же одежда, то же лицо. Он вдруг понял, что жизнь началась для него только сейчас. Его отправляли на фронт. Она провожала его, плакала, но все понимала. Бежала за вагоном. Да Волк и сам чуть не заплакал.

За те десять дней, что он добирался до передовой, он написал ей тринадцать писем. Первые тринадцать писем в своей жизни. Самым коротким было тринадцатое, последнее: "Ты у меня одна на свете. Больше у меня никого нет". Он не знал, что под письмами надо подписываться.

И в первый же день на передовой, когда он пошел проверять посты, шальная беззвучная пуля залетела ему в ухо.

Так получилось, что ее тоже направили на фронт. Вначале в одно место, потом в другое. Потом выяснилось, что она беременная, и ее отправили в тыл рожать. Письма от Волка почта ей аккуратно пересылала. Те тринадцать писем, которые он написал ей за десять дней, шли к ней десять месяцев. Последнее пришло вместе с похоронкой. Через два дня пришла небольшая посылка - кривой кинжал. Она почти не плакала. Она знала, что так и должно было быть. А через месяц, когда она бежала за хлебом, ее на улице застала бомбежка. Ребенок был дома. Ребенок остался жить.

5. БЕЗ ИМЕНИ

Назвали его Иваном. И он тоже угодил в детдом. Не потому, что у подружки Волка не было родственников. Их просто не смогли найти. Записали его как Ивана Михайловича Баронова, положили на детдомовский склад кривой кинжал, и стали по коммунистически воспитывать. Генсеки сменяли друг друга, а Иван взрослел. После Сталина был Хрущев, после Хрущева - Брежнев, после Брежнева - Андропов, после Андропова - Черненко, и наконец венец творения - Горбачев. "Горби". Коммунист, разрушивший коммунизм. А может быть, он разрушился сам. Кто знает...