ХОВАРД ФАСТ - ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА

– Я буду ждать этих десятерых сегодня же, – сказал Майлс.

– Я возвращаюсь к себе, – ответил Маленький Волк. – И мы оба, агент Майлс и я, будем делать то, что должны. Здесь, в агентстве, ты кормил некоторых людей моего племени, и я считал бы для себя позором, если бы обагрил кровью эту землю. Но вот что я должен буду сделать и что я сделаю: я возьму мой народ и вернусь обратно на север, в наш родной край, в Чёрные Холмы. Мы хотим уйти мирно, и пока никто не попытается задержать нас, мы будем вести себя мирно. Но если ты считаешь своим долгом послать за нами солдат, подожди немного, дай нам отойти от агентства. И если ты захочешь сражаться, я буду сражаться с тобой, и мы сможем пролить там нашу кровь.

Майлс не сводил глаз с Маленького Волка и не произносил ни слова.

Мизнер сказал:

– Честное слово, Майлс, вы просто дурака сваляете, если сейчас же не бросите в тюрьму эту тройку, пока она ещё здесь!

– Пропустите их, Сегер, – угрюмо приказал Майлс.

– Слушайте, Майлс, неужели вы дадите им уехать отсюда?

– Они пришли по моему вызову,- возразил Майлс.- Я обещал им, что они смогут беспрепятственно прийти и уйти. Это наименьшее, что я могу сделать.

Майлс так и остался сидеть за столом, подперев руками мучительно болевшую голову. Остальные вышли на веранду, где было не так душно, чтобы поглядеть, как уезжают три Шайена на своих тощих пони, словно плывших по облакам красной пыли.

Уезжая, Мизнер с лёгкой улыбкой сказал Майлсу:

– Я оставлю эскадрон «Б» там, где он находится. Он вам ещё пригодится.

И Майлс, уничтоженный, ничего не ответил. Спустя некоторое время он послал Уильяму Николсону, уполномоченному управления по делам индейцев в Лоуренсе, в штате Канзас, телеграмму следующего содержания:

«Маленький Волк, вождь северных Шайенов, угрожает покинуть резервацию. Уйдёт на север со всем племенем численностью в триста человек. Прошу немедленных указаний».

В ожидании ответа он нервничал и не находил себе места. Видя его состояние, Люси пригласила к обеду пастора-квакера Элькана Бирда и его жену. Добродушный пастор прилагал все усилия, чтобы успокоить Майлса. Это был толстенький маленький человечек с водянисто-голубыми глазами. Он неизменно повторял, что путь любви – единственно правильный путь, что нужно твёрдо верить – и всё разрешится само собой.

– Видите ли, брат Майлс, – говорил он: – человеку остается только следовать указаниям своей совести.

– Дикарь, даже если он и крещён, не может понять христианский закон, – кротко вставила Люси. – Но у нас должны быть в сердце долготерпение и любовь, я всегда говорю это Джону, и в конце концов всё уладится.

– Совершенно верно, – кивнул пастор Бирд.

Была почти ночь, когда пришёл ответ Николсона:

«Ни один индеец не должен покинуть резервацию. Для общего плана расселения индейцев безусловно необходимо, чтобы северные Шайены остались в агентстве. Информируйте полковника Мизнера».

Майлс долго сидел у себя, читая и перечитывая эту телеграмму, прежде чем послал за Сегером. Затем упавшим голосом попросил доставить её полковнику Мизнеру в форт Рино.

Агент Майлс почти не спал в эту ночь. Много часов провёл он у себя в конторе, глядя на жужжавших вокруг лампы мух и москитов и всё вновь и вновь задавая себе вопрос: было ли его решение самым правильным и лучшим?

Но полковник Мизнер был человеком действия: через несколько минут после того, как он получил телеграмму, эскадрон «А» уже седлал лошадей, и спустя полчаса капитан Уинт повёл его на соединение с отрядом Мэррея.

Мэррей философски отнесся к приказу Мизнера. Он посоветовал Уинту расставить своих людей по всей восточной части гребня.

– Растягивать линию ещё будет нерационально.

Я выставлю пикеты, хотя едва ли это нужно. Отсюда видны там, внизу, их палатки и костры.

– Полковник говорил о необходимости взять деревню сегодня же ночью? – спросил Уинт.

– Это было бы просто безумием. Там полно женщин и детей. Если полковнику хочется резни, пусть сам её и устраивает. Наши меры – это полицейские меры, а не поголовное избиение. Можем подождать и до утра.

Сентябрь 1878 года

Капитан Мэррей провёл бессонную ночь. Он уже давно убедился, что если наутро ожидаются боевые действия, то спать он не будет, как бы накануне ни устал. Самый факт, что в это утро может оборваться его жизнь, обострял его мысли и сосредоточивал их на одном. И он завидовал молодёжи – Уинту, Фриленду или Стивенсону, так поглощённым самим процессом существования, что смерть была для них непонятна. Они были храбры – не такие, как он. Одного слова «трус» было достаточно, чтобы перед ним встала вся его прошлая жизнь. Всё же он иногда задавал себе вопрос: один ли он испытывает страх? Может быть, и другие просто скрывают его, как скрывает он? Он служил в армии двенадцать лет, и его считали отважным человеком и надёжным офицером.