Глеб Горышин - Глядя в глаза Ладоге

У экскурсовода под мышкой красная папка: в ней виды того, что некогда было. Что сталось, увидите сами. И в ней портрет игумена Валаамского монастыря прошлого века Дамаскина — главного действующего лица островной истории — духовного пастыря и прораба всего, что возведено па острове, дипломата, купца, садовника, лесовода, мелиоратора, эколога… Выходец из Тверской губернии, крестьянский сын Дамиан в тридцатые годы прошлого века добрался до Валаама, прошел путь от послушника, инока до протоиерея, настоятеля монастыря; проигуменствовал почти сорок лет и почил в бозе, покоится на Игуменском кладбище близ Спасо — Преображенского монастыря.

Между тем, голос экскурсовода разносится далеко, хорошо резонирует, сплетается с трезвоном жаворонков, стрекотаньем скворцов…

— Вы видите перед собой здание фермы. Если бы вам не сказали, что это ферма, вы бы могли подумать что угодно… Посмотрите, как искусно, красиво вкраплены арочные окна в общий архитектурный облик строения. Но это не элемент декора, они сделаны из самой утилитарной потребности проветривать сено, которое хранилось под кровлей… Видите, как красиво построены пандусы — по ним завозили сено в сенник. Перекрытие над собственно скотным двором имело определенного размера отверстия, чтобы сбрасывать сено с сеновала в кормушки. На ферме существовал монорельс… По нему развозилось к стойлам то, что необходимо коровам для, как теперь говорят, отдачи удоев… Я, извиняюсь, не специалист в этой области, точно не знаю, чем именно монахи кормили своих коров, но доподлинно известно, что из молока они производили сметану, масло, сыр, творог; все это здесь же упаковывалось в бочонки… Вон там, у озера, в пещере хранился все лето заготовленный ранней весною лед, там был холодильник. На озере Сяся–ярви, которое вы видите перед собой — оно проточное, с выходом в Ладогу, — имелась пристань; продукты животноводства грузились на суда, отправлялись в Петербург, Сортавалу, Кексгольм, куда угодно. Сами монахи скоромную пищу употребляли в малых количествах, у них были продолжительные посты, когда не ели даже рыбу. Выручка от продуктов шла на пользу монастырского хозяйства, строительство дорог, каналов, дренажных канав, развитие самых разнообразных сношений с миром…

— Все процессы на ферме были механизированы. Паровую машину изготовили местные умельцы, как бы теперь сказали, рационализаторы… Обратите внимание, какой насыщенный, бордовый, переходящий в алый цвет у кирпича, как будто кирпичи только что вынули из печи после обжига, еще не остыли. Ни один кирпич за сто и более лет не выкрошился, не состарился. До сих пор не определен состав цемента, употреблявшегося монахами при строительстве. Посмотрите, как хорошо сохранились прожилки раствора в пазах между кирпичами, как будто на них — живое прикосновение пальцев валаамских каменщиков… У монастыря были свои кирпичные заводы; кирпичи производили из местных глин, отсюда их особенный цвет. На острове культивировались и разнообразные производства промыслы: смолокуренное, ткацкое, ложкарное…

Л вон в том строении жили монахи, собственно, обслуживающий персонал фермы. Там же помещался рыборазводный заводик: в ванночках оплодотворяли икру палии, сига, выращивали мальков и отпускали их в озеро, до сорока тысяч в год. Что еще было в этом — правда же, удивительном! — месте, так это… Что бы вы думали? Очистные сооружения. Валаамские монахи чуть не за двести лет до того, как писатель Распутин поднял голос в защиту Байкала, додумались до такой простой мысли, что окружающую природу надо беречь, стоки с животноводческой фермы очищать, прежде чем они попадут в ту воду, которую мы пьем, стоки фермы шли по специальному желобу, попадали сначала в одну отстойную яму, потом в другую, обрабатывались негашеной известью, еще чем–то…

Когда эмоциональная речь нашего гида, все более увлекающегося собственными, на ходу творимыми картинами некогда бывшей здесь то ли действительности, то ли легенды, коснулась особо интересного предмета: какие сады разводили вон там, на пологих склонах в межозерье, какие арбузы выращивали — по восемь килограммов в кавуне, а тыквы — по пуду! Когда нам сказали, что к монашескому трапезному столу подавали зараз по пять пудов клубники, смородины, малины, крыжовника, мы впали в легкий экстаз, в непроизвольную эйфорию… и на лице у нашего гида проступило устало–удовлетворенное выражение хорошо выполненной работы.