Сергей Сергель: На золотых приисках

— А ну, расскажи, Макся, про Ларку, — попросил Григорий и, обернувшись ко мне, добавил: —вот послушай-ка, Сергей Иванович, больно занятно. И откуда только у него берется!

Началась нескончаемая повесть про Ларку — дурака, учинявшего на прииске всякого рода безобразия. Слушая эту повесть, хотелось сплюнуть, отвернуться, не слушать. Макся говорил спокойно, без тени улыбки или смеха на лице. Григорий же поминутно деланно и насильно смеялся. Хотя ему и не было смешно, но он хотел показать товарищу, что вполне постигнул прелесть рассказа, и что он вообще славный и бравый малый.

Но вот послышалось визжание приближающейся тачки, и мы взялись за гребки. Опять закипела работа, полился пот, зазвучали короткие сердитые слова по адресу безжалостных комаров и слепней. Попрежнему скоро заныла поясница, одеревенели руки и, казалось, что вот еще секунда, и гребок выпадет из руки. На меня находит какое-то одурение — работа мозга совершенно останавливается, работаю автоматически, почти без сознания. Спасительное — закури!— выводит меня из этого состояния, я отбрасываю гребок и опускаюсь па кочку.

Макся продолжает свой рассказ про Ларку, Григорий — насильно смеется.

Кругом вьется масса огромных слепней. Я схватываю одного из них и подношу к торопящемуся куда-то по песку муравью. Это его озадачивает, он останавливается, минуту стоит неподвижно и вдруг решительно схватывает вырывающегося из моих пальцев слепня. Я разжимаю пальцы, и между двумя насекомыми завязывается отчаянная, смертельная борьба. На эту пару наткнулся пробегавший мимо муравей. С минуту он постоял в нерешительности, а затем схватил слепня за заднюю часть, и скоро все трое скрылись в густой траве.

Визжание приближающейся тачки заставило всех стать у колоды. Снова закипела молчаливая работа, по телу заструился пот, стали подергиваться тела от укусов комаров и слепней. Только после полудня был перерыв подольше, с чаепитием. Под пихтой был разведен огонь, вскипячена вода в котле и чайнике. Для вкуса в котел были брошены листы смородинного куста, что делало чай, действительно, более приятным и ароматным. Закусывали черным хлебом. Не смотря на то, что завтрак был так скромен, силы после него как будто прибавились, гребок показался легче и будущее светлее. Тяжеловато только было от шести стаканов чая.

Незаметно подошел вечер. Плывшие весь день по небу тучи столпились на западе, почти закрыв опустившееся солнце. Последний, помутневший в тучах луч его упал вдруг бледным пятном па колоду, через минуту мелькнул на верхушке старой засохшей березы и исчез. Кругом запыли и заколебались мириады комаров и скрылись в траву слепни. От усталости голова совершенно перестала работать.

— Последняя, — сказал Никита, вываливая песок из тачки в колоду.

Наконец. А вот и Трофим Гаврилович замелькал между деревьев, тяжело ступая большими сапогами по выкатам. Он тоже очень устал, что видно по его полуоткрытому рту, по его одеревеневшему лицу и бессильно опущенным кистям рук. По дороге он закрывает выход воды из болотца и подходит к бутаре, чтобы собрать золото, осевшее на дно колоды и бутары. Тихою струей смывается оставшийся еще песок, и тотчас в разных местах заблестели зерна золота среди черного шлиха. После долгой и осторожной промывки и работы гребком, собирается, наконец, в одном месте кучка из золотинок, сгребается в железный маленький черпачок, высушивается на огоньке и ссыпается в бумажный мешочек. На вид было золота золотников 4—5, т.-е. рублей на 16—20. Это промывка далеко не блестящая, но все же представляющая некоторые выгоды.

Совершенно разбитые и голодные пришли мы на стан. Обед состоял из мясного супа и кислого молока. Петр Иванович не переставая и оживленно пикировался с Фаиной Прохоровной, все время язвившей Петра Ивановича за ого неудачи, за недостаток во всем необходимом, за нехватку сахара, мяса, крупы, за отсутствие денег. Мучительною болью отдавались эти укоры в душе Петра Ивановича, лицо его выражало крайнее смущение, тоску, и, однако, он силился добродушно улыбнуться, ответить, и лишь иногда с легким вздохом произносил:

— Ах, вы, пила этакая, да вы можете человека совсем со свету сжить. Вот потерпите, найдем золото, будут деньги, и все будет. На все надо терпение, Фаина Прохоровна, сразу ничего не делается. —

— Чего и говорить, дождешься тут с вами. С голоду помрешь.

Сначала меня поразило то добродушие, с которым Петр Иванович позволял жене служащего пробирать себя, но потом я догадался, что Петр Иванович долго уже не платил Адрианову жалования.