Ник Лухминский - Большое путешествие доктора Пенна, которое скверно началось и еще хуже закончилось

– Там какой-то человек, – сказал бей, и Пенн, хоть не знал ни слова по-турецки, понял его.

– Англичанин и голландец, что-то в этом духе. Видите, он белобрысый, – ответил начальник конвоя, и Пенн очень хорошо понял его.

– Может быть, он нам пригодится? На веслах например.

– Что вы, он же почти труп, зачем гадость всякую подбирать.

– Это верно.

Пенн тяжело дышал. Галера шла рядом. Не менее шестидесяти несчастных, по трое на банке, ударами весел толкали ее вперед. Англичанин мог видеть весла, опускающиеся в воду всего в нескольких футах, но не мог пошевелиться, чтобы вместе со своей бочкой подплыть ближе и уцепиться за лопасть одного из них. Он не пытался кричать, понимая, что его участь уже решена, и равнодушно разглядывал повторяющийся узор по краю фальшборта. Его душила обида. Если бы он родился с карими глазами и черными волосами, был бы шанс, что его, хоть и слабого, хоть и умирающего, поднимут на борт. Вдруг он чей-то родственник или сосед, вдруг его жизнь чего-то стоит. Будь у него такое же лицо, как у бея в белом тюрбане, его бы обязательно подняли на борт, ведь люди с такими ухоженными бородами наверняка могут отблагодарить за спасение.

Но ничего этого не будет, и скоро Пенн умрет. Он был бы готов отпустить бочку и утонуть прямо сейчас, но как врач знал, что нет ничего страшнее агонии человека, который тонет, будучи в сознании, а потому хватался за жизнь до последнего.

На малом расстоянии от первой кадирги шла вторая – не так богато украшенная. Пенн уже не имел сил радоваться и смотрел на нее исподлобья таким взглядом, что любой, встретившийся с ним глазами, должен был бы умереть.

Образцовый слуга Эсад-паши по имени Селим с куршеи на носу второй галеры смотрел в море и в пенном следе впереди идущей галеры, более тяжело нагруженной и богато украшенной, увидел человека. Он крикнул, чтобы несчастному кинули веревку, и вдруг с палубы кто-то, чей голос исказился от изумления и ужаса, воскликнул: «Эсад-паша!» Тотчас, повинуясь окрику, гребцы подняли весла. Трое матросов обвязались швартовочными канатами и бросились в воду.

Когда Эсад-пашу подняли на борт, Селим был так обескуражен его видом, что закрыл лицо рукавом. Сын всемогущего Фазыл Мустафы не мог подняться на ноги, не мог произнести ни слова. Жестами он дал понять, что ему нужна вода – ему тут же принесли воды, винограда и фиников, и он набросился на воду, игнорируя остальное. На нем не было ни верхней одежды, ни тюрбана, благородные черты искажала гримаса мучения. Тут же, хоть спасенный сам не находил в себе сил говорить, стало очевидным ужасное преступление, совершенное против него: он не сам упал за борт, предатели, бывшие с ним на кадирге, заковали его в железо, чтобы он наверняка утонул.

На всем втором корабле Селим был наиболее приближенным к паше человеком и носил самое дорогое платье, поэтому он, не поднимая лица, снял с себя энтери и накинул на плечи спасенному. Прибежал мастер, принес инструменты, чтобы снять с сына визиря позорное железо – тот был близок к безумию и смотрел так, словно никого не узнавал. Однако вскоре, поняв, что здесь к нему проявляют подобающее уважение, немного успокоился, позволил расковать себя и проводить в каюту.

На палубе Селим и его люди остались, чтобы обсудить увиденное. Они спорили, кричали – каждый доказывал другому, что больше него возмущен беззаконным покушением на жизнь человека происхождения столько высокого. Покричав, сошлись во мнении, что среди команды головной галеры оказались мерзавцы, позарившиеся на богатства из Аравии. Однако – в том мог убедиться всякий – злодеи не предпринимали никаких попыток скрыться. Уверенные в безопасности и безнаказанности, они шли себе как шли прежде – вероятно, полагая возможным прибавить парусов и ускользнуть в любую из ближайших ночей.

Селим рассудил про себя, что вознесется выше, если сумеет защитить имущество визиря, и составил хитрый и смелый план. Не медля, он велел передать на первую галеру просьбу остановиться и оказать помощь. Людям на своем судне он раздал все огнестрельное оружие, какое было на борту, и приказал изготовить к бою шесть пушек.

На первой галере не заподозрили неладного; судно сбавило ход и легло в дрейф, покачиваясь под ветром. Ни у кого на палубе не было видно оружия. На носовую площадку заранее вызвали старого толстого плотника, чтобы поскорее определить род повреждения.

Едва галеры поравнялись бушпритами, по знаку Селима из портов показались пушки, из-за мачт, фальшбортов и парусов выскочили вооруженные матросы.