Фрэнк Шрейдер - Ля Тортуга. От Аляски до Огненной Земли

В церкви напротив рынка мерцающие свечи освещают темные фигуры перед закопченной статуей мадонны. Мы с Элен долго стояли молча, прислушиваясь к приглушенному бормотанию молитв, пока в церковь, громко разговаривая, не вошли двое туристов; все глаза обратились к ним холодные, красноречивые.

Вторую половину дня, когда по звону соборных колоколов город возвращался к работе, мы проводили в парках у фонтанов. Это было время покоя, время, когда можно было дать улечься краскам, звукам и впечатлениям дня, прежде чем настанет вечер и нас захлестнет новый поток ощущений. Позже, когда быстролетные сумерки превращались в ночь, мы снова шли бродить по улицам. Обходя вытянутые ноги людей, сидящих на порогах домов, мы двигались за продавцом щенков или за торговцем засахаренными земляными орехами, который добродушно поругивал ребятишек, цеплявшихся за его тележку. Бумажные конусы с розовыми карамельками соперничали яркостью с неоновой рекламой пива «Карта Бланка», а рядом пылали жаровни с кукурузными зернами и пляшущее пламя таинственными бликами озаряло лицо старухи, помешивающей уголья. В тени домов какие-то бесформенные фигуры устраивались на ночь, а в полуосвещенных парках темными сливающимися пятнами маячили влюбленные.

Каждую ночь мы возвращались в свой отель, изнемогая от переполнявших нас чувств и впечатлений, перепутанных и сложных, как фрески Ороско [7] Ороско, Хосе Клементе (1883-1949) — известный мексиканский художник, один из основоположников мексиканской монументальной живописи. . Веселая музыка оркестра mariachi на углу заглушала уличные звуки, но я слышал эти звуки внутренним слухом — плач ребенка, шепот нищего, шарканье калеки, передвигающегося на руках и коленях. Когда музыканты складывали инструменты и голоса в кафе смолкали, в ночи оставались лишь свистки сторожей, перекликавшихся с товарищами на соседних улицах.

К концу третьей недели пребывания в Мексике «Черепаха» начала оправдывать свое название: мы проехали всего тысячу сто миль. Но наш путь не измерялся ни милями, ни днями — по крайней мере в ту пору. Маршрут зависел только от нашей прихоти, а планы — от фантазии, и, когда нам рассказали о Гуанахуато — городке, столь же редко посещаемом туристами, сколь живописном, мы решили по пути в Мехико заглянуть и туда.

Но не проехали мы и ста миль из двухсот, отделяющих Гвадалахару от Гуанахуато, как нам попался другой городок — Сан-Хуан-де-лос-Лагос. Узкие улицы его были запружены народом, и я было подумал, что здесь просто базарный день, когда жители окрестных деревень собираются на торговой площади, чтобы обменяться товарами и последними новостями. Но, проехав городок насквозь, мы увидели зрелище, которое показало нам, что тут дело посерьезнее. По дороге вели коренастого юношу, глаза его были завязаны, голова увенчана терновым вендом, а обнаженная грудь утыкана колючками кактуса. За ним следовала молодая женщина в черном платье, покрытом серой пылью, она очень медленно ползла на коленях, а пожилой мужчина клал перед ней на землю одеяла. Здесь же невозмутимо жевали свою жвачку коровы, а люди сидели, укрывшись от солнца одеялами, или прятались в тени под брюхом осликов.

Еще дальше толпа запрудила огромное поле, и сквозь клубы пыли мы увидели высокие головные уборы из перьев, какие при ритуальных танцах надевают индейцы. Мы поставили джип и с трудом протиснулись сквозь толпу к середине поля, не очень уверенные в том, что здесь приветливо встретят чужаков. Раскаленная земля жгла ноги сквозь обувь, а пыль, поднятая тысячами ног, набивалась в ноздри. Внезапно толпа всколыхнулась и потом расступилась, точно Красное море перед Моисеем; в образовавшуюся брешь хлынуло десятка два танцующих индейцев. Деревянные копья ударяли в деревянные щиты; розовые, голубые и коричневые перья колыхались над серебряными шлемами из папье-маше, — это ацтеки в усыпанных блестками головных уборах сражались против облаченных в латы испанцев, разыгрывая пантомиму завоевания страны. Позади них медленно выступал священник в белой сутане, возглавляя совершенно средневековую процессию; в сухом безветренном воздухе поникнув колыхались яркие флаги в ознаменование ежегодного паломничества в Сан-Хуан-де-лос-Лагос. Женщины с заплаканными и перепачканными грязью лицами падали на колени, мужчины крестились на застекленный образ мадонны Гуаделупской, которую несли в сопровождении целой свиты юных девушек, одетых в некогда белые конфирмационные платья. За ними двигалась пестрая толпа мексиканцев из всех слоев общества: одетые в черное бизнесмены с небритыми бородами недельной давности, аристократические дамы под кружевными вуалями, гордые индейцы с непроницаемыми лицами, в коротких юбках поверх штанов до колен; шествие замыкали старики на волах или на носилках. Все были босы. Одна и та же тягучая, монотонная мелодия сопровождала шествие.