Ирина Летягина - Год, в котором не было лета. Как прожить свою жизнь, а не чужую

После жизни в коммуне я снова вернулась в город. По дороге я забрала свои платья, пролежавшие в сундучке Марты, той самой, которая была первой заговорившей со мной девчонкой на пути. Круг замкнулся. Я приехала в Севилью как раз во время начала Семана Санты.

Семана Санта вошла в Севилью полками босоногих верующих братьев, одетых в черное, белое, бордовое и фиолетовое, несущих огромные свечи и кресты. Высокие треугольные колпаки были повсюду. В подворотнях, парках, возле кафедрального собора и университета. Средневековая инквизиция разгуливала без прикрытия. Мимо меня проплывали тяжелые постаменты со статуей Христа, страдающего от тернового венка и истекающего акриловой кровью, со статуей Девы Марии, плачущей крупинками пластиковых слез, наряженной в дорогие одеяния, со статуями волхвов в овечьих шапках набекрень. Постаменты тащили на себе десятки крепких мужчин примерно одинакового роста, которые готовились к этому празднику долгие предшествующие месяцы, отказываясь от футбола и баров по выходным. Они все учились синхронно поднимать постаменты со статуями, плавно и аккуратно, без рывков и перекосов, учились разворачиваться на перекрестках, учились ставить постаменты на пол и незаметно меняться местами. Сейчас настал их звездный час. Облаченные в черный и бордовый атлас, с серьезными лицами и осознанием значимости происходящего, 60 крепких верующих католических братьев, напрягая мышцы своих тел изо всех сил, поднимали тонну веса как пушинку и отправлялись в своеобразное паломничество по площадям, улицам, улочкам, подворотням и тупикам городов, городков, деревень и поселочков.

Весенняя Севилья всеми своими цветами апельсиновых деревьев, каждой веточкой жасмина, словно добрая бабушка, понимающая все на свете, советовала выйти из собственных мыслей и пройтись по улицам вместе с людьми, одетыми в треугольные колпаки с прорезями для глаз, посмотреть на процессии босоногих носильщиков Христа и Девы Марии, взять пару конфет из детских рук и поделиться ими с кем-нибудь, кто стал дорог.

Я поделилась конфетами с севильским пианистом, который играл фламенко и древние еврейские мотивы, писал песни для фильмов и преподавал композицию в консерватории Гранады. Он рассказал мне, что, будучи ребенком, он тоже облачался в подобные треугольные шапки и в Семана Санта ходил по городу всю неделю, раздавая конфеты и рассматривая происходящее и прохожих через две небольшие прорези для глаз. Он объяснил мне, что колпаки имеют форму треугольника, чтобы все мысли уходили напрямую к богу. Лицо закрыто колпаком, чтобы просьбы и молитвы, обращенные к небесам, оставались анонимными. Бог слышит всех. В этом колпаке в детстве он чувствовал себя всесильным наблюдателем. Мир проникал в него через две щелочки в полотне материи, приобретая очертания сказочные, расплывчатые, далекие от реальности. Вот бабушка нагнулась поправить башмак, тот мальчишка отдал прохожему вместо одной конфеты две, у вот того мужчины кровоточили мозоли на босых ногах. И детское воображение разыгрывалось. Фантазии обретали форму, жили свою короткую жизнь в голове будущего музыканта и растворялись, как сахар в теплом чае, не сохраняясь в точности, но оставляя после себя сладкую атмосферу преображений и легкую дремоту грез. Бабушка превращалась в старое скрюченное ожившее дерево, которое вот-вот схватит детей своими руками-ветками. Щедрый мальчишка превращался в клоуна на представлении, он разыгрывал людей, но в их пользу, давая им в двойном размере то, чего они хотели. Мужчина с ранеными ногами вдруг оказывался святым, про которого мама музыканта на ночь рассказывала небылицы.

Местные жители оккупировали крыши, балконы и мезонины, ожидая длинные вереницы процессии по своим адресам. Наконец на их улице был праздник. Оркестр отбивал дробь, церковный хор вступал на затакт и выводил трели первыми голосами. Статуи легонько раскачивались на постаментах. Благовония, которыми были пропитаны одежды статуй, источали аромат ладана и мирта. Люди на улицах теснились друг к дружке, переговаривались о пути следования процессии, приподнимались на цыпочки, задирали головы к небу и ждали благой вести, внимая шествию треугольных колпаков.