Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

25-го с утра на поезд в Салерно. Проехали снова мимо Геркуланума, Везувия и Помпей – но уже при хорошей погоде. Шапка снега на Везувии почти целиком растаяла. Море, которое еще вчера было серым и сливалось с серым небом, засияло синевой. Прорисовались острова. Сперва Иския выступала ярко, а Капри в виде туманной полоски, потом постепенно наоборот. После Помпей поезд уходит от залива и ныряет в туннели под горами Соррентского полуострова; и лишь у Салерно выходит снова к морю.

В Салерно атмосфера уже другая, чем в Неаполе – гораздо более провинциальная. Кажется, что и люди гуляют здесь по набережной иначе. Жаркий (хотя в данный момент не жарко, а только тепло), роскошный, ленивый, вальяжный юг. Неаполь отсюда ощущается уже как европейская столица.

Находим автобус на Агрополи, который идет через Пестум. Час езды через маленькие южные городки, которые так же отличаются от Салерно, как Салерно от Неаполя, и нас высаживают практически в поле: Пестум. «Так где же здесь раскопки?» Нам отвечают несколько неопределенным жестом, который примерно означает: «Да везде». (По нашему понятию, раскопки – это как в Новгороде: котлован, в нем копошатся рабочие. А итальянские scavi – это уже результат, древние здания в чистеньком виде, готовые для туристов.)

И вдруг осознаем, что действительно посреди широкого поля высятся настоящие парфеноны. Три практически полностью сохранившихся (не считая кровли) греческих храма VI–V веков до нашей эры! Это ведь еще и Перикла никакого не было! А про римлян нечего и говорить. Город тогда еще назывался Посейдония. Пестумом его гораздо позже стали называть римляне (они появились здесь лишь в 273 г. до н. э.). Один храм прекраснее другого! Особенно понравился так называемый храм Цереры (в действительности Афины), самый древний и самый стройный. Но по величественности всех превосходит храм Геры.

«О, как гаснут – по степи, по степи, удаляясь, годы!» Годы гаснут, мой друг, и, когда удалятся совсем, никто не будет знать, что знаем ты да я. Наш сын растет; розы Пестума, туманного Пестума, отцвели… (Набоков, «Другие берега»).

(Horatius, «Ad Postumum»).

Вот то, что не выходит из головы у человека, который собрался в Пестум. «Смотри-ка, а вот и розы!» – вдруг говорит Анюта. В самом деле, прямо в зоне scavi целые поля роз. И они уже цветут; и, вопреки Набокову, еще не отцвели. Пришлось сорвать одну на память.

В пестумском музее. Поразительная живопись для мертвых – на внутренних сторонах громадных каменных гробов V–IV вв. до н. э. Этрусская традиция, которую переняли здешние греки. И ее вершина – «гробница ныряльщика». Покойный изображен в виде атлета, ныряющего в воду. «Ой, нет, – говорит Анюта, – я думаю, это он не в воду ныряет. Это, наверное, прыжок из жизни в смерть». Ищем комментарии – и находим, к Анютиному торжеству: «прыжок nell'Oceano della morte». А на боковых плитах – сцены пира, одна из которых вот уже лет двадцать как висит у нас дома над телефоном. Но какая же связь между смертью и пиром? Читаем объяснение: такая, что вино, музыка и любовь, соединяющиеся на пиру, образуют мост, пусть несовершенный, между миром здешним и миром потусторонним.

26-го утром пешком в гавань и на корабль Неаполь – Капри. Неаполь, вначале плоский, на глазах начинает подниматься и превращается в порядочную гору с дворцом на вершине. Иногда проглядывает солнце, но на небе тучи всех оттенков от белого до почти черного, отчего над морем и над Везувием странный перемежающийся, временами зловещий свет. Неаполитанский залив весь как на ладони. По его краю идут по кругу: Неаполь; лукоморье с Везувием, Геркуланумом, Помпеями, Кастелламмаре, Сорренто; небольшой просвет открытого моря – и двугорбый контур Капри, который на глазах подрастает. Направо от него просвет побольше, а за ним контуры ближайших к Неаполю островов – Искии и Прoчиды, таких же гористых, как и Капри. А между Прочидой и Неаполем просвета уже почти и незаметно: круг замкнулся.

Минут пятьдесят, и вот уже пристань Капри – у седловины между двумя горами. Плоского места нет вообще. Отвесность скал неправдоподобная, местами скала нависает не в образном, а в полном геометрическом смысле. Значительная часть скалы голая – не сумела зацепиться никакая растительность.

Прямо напротив пристани фуникулер. Пока мы вертели головами, разглядывая скалы, вывески и содержимое ларьков, фуникулер ушел. Тогда мы купили билеты на следующий и пошли продолжать свое занятие. Подошло назначенное время. Никакого фуникулера, однако, не появилось. Пошли выяснять в кассу, тыча своими билетами. «Так вон же, – говорят, – в углу площади стоит автобус». – «При чем тут автобус?» – «Как при чем? Ведь вот же у вас билеты!» Наконец до нас дошло, что в здешней семиотической системе автобус и фуникулер различаются между собой не больше, чем, скажем, автобусы разного цвета.