Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Побросал вещи в гостинице и на 27-й автобус – на Saint-Michel. Пошел в Клюни – сразу к La dame à la licorne. Понравилась опять чрезвычайно. Многие дни потом еще вдруг вставала перед глазами.

Во вторник с утра крапало, а потом понемногу разгулялось, даже солнце засияло. Обошел множество своих привычных мест: Saint-André des Arts, Notre-Dame, Saint-Louis, Hôtel de Ville, Mégisserie, Saint-Germain l'Auxerrois, Pont des Arts и т. д. Мое излюбленное дерево на нижней набережной Cité, слева от моста Saint-Louis, уже совершенно зазеленело – так рано! Сена поднялась необычайно – нижние набережные частью под водой, движение по ним закрыто, стрелка Vert-Galant залита, ее деревья смешно торчат из воды. Ярко, прохладно, ветрено.

Решился зайти в crêperie на quai des Grands Augustins – в совершенно неурочное время, эдак часа в четыре. Как ни странно, получилось уютно и даже как-то трогательно. Не было ровно никого; однако же хозяин, арабско-индийского вида, вел себя так, как будто для него визитер в четыре часа дня – самое обычное дело. Откуда-то появилась не то официантка, не то жена – молоденькая француженка простоватого вида. Стала уверять меня, что отлично пойдут блины с сидром. Сидр! Нормандия! древний 1956-й год! Сеанс воспоминаний прошел превосходно.

Вспомнил, кстати, что у меня есть дело в Сорбонне – зайти в Ecole Pratique des Hautes Etudes заплатить членские взносы в Société de Linguistique de Paris. Подхожу со стороны rue de la Sorbonne – вход перекрыт, стоит военный, примерно сенегальского вида: «Предъявите пропуск!» Объясняю свое дело – ни в какую! Решил поискать других лазеек. Захожу со стороны rue des Ecoles, напротив Монтеня – и тут такой же сенегалец! Начинаю объясняться с этим. Говорит по-французски так, что я по сравнению с ним Монтень. «Пропустить не могу». – «С каких же это пор, – спрашиваю, – на входах в Сорбонну стоит военный контроль?» (потом уж я и сам сообразил, с каких: с 11 сентября). Не моргнув, отвечает (и видно, что сам свято в это верит): «Всегда так было!»

Заглянул в Ecole Normale. Вход, слава богу, пока еще без военного контроля. В списках и объявлениях на стенах знакомых имен уже практически нет. В бассейнике во внутреннем дворе вода такая мутная и засыпанная листьями, что я в первый момент даже решил, что красных рыбок – les Ernests – уж больше нет. К счастью, постепенно все же проявились: сонные, но есть.

Вечером в гостях у Жана Метейе. Он первый год как на пенсии; но все же сохранил за собой два часа занятий в неделю в Сорбонне. Вот линия жизни прямая и прозрачная как стеклышко: с первого дня работы после Ecole Normale до последнего на одном и том же месте – преподавателем греческого в Сорбонне. Совершенно без карьерных амбиций – так и не стал защищать диссертацию, которая открыла бы путь к профессорству. Из нескольких квартир, которые сменил за целую жизнь, все, кроме одной, не дальше 500 метров от Ecole Normale. Поразительно: 45 лет назад он как-то взялся мне описать, с насмешечкой, конечно, всю свою будущую жизнь. И это было в точности то, что и совершилось! И трудно представить себе человека более мягкого, доброжелательного, заботливого и в то же время спокойно оптимистического, ироничного и не грызомого решительно никакими комплексами.

Перебрали весь выпуск Ecole Normale приема 1955 года (к которому как бы условно приписан и я). Почти все вышли в прошлом году на пенсию. Даже библиотекарем Ecole Normale вместо нашего милейшего Петиманжена теперь некая дама. Про Ажежа что-то больше не слышно; но тут беда еще и в том, что на телевидении и в тому подобных сферах мода на лингвистику ныне уже прошла.

А вот мой энтузиазм в рассказах о том, как меня хорошо принимали в Англии, вызвал одни только усмешечки. «Я вижу, ты забыл первейшее правило, – издевательски-театральным тоном говорит Жан, – что если тебя обласкал англичанин, то думай, пока не разгадаешь, какой коварный план он задумал у тебя за спиной». Я сразу же вспомнил, как в Англии на вопрос «Вы теперь возвращаетесь в Москву?» мне доводилось беззаботно отвечать «Нет, я сейчас еду во Францию» – и наступало тяжкое молчание, как после самой вопиющей бестактности. Так что всю душевность сердечного согласия (Entente Cordiale) испытал, что называется, прямо на себе.

В среду с утра в Лувр (ведь во вторник он был закрыт), хоть и жаль уходить с улиц при таком праздничном, рассиявшемся солнце. Ассирия, Иран, Фаюм, архаичная Греция. Увы, в Лувре острый недостаток средств, уволена часть смотрителей, и поэтому в каждый день недели открыта только какая-то часть залов – по очереди. Чтобы гарантированно увидеть какой-то конкретный зал, нужен не день, а неделя.