Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

— Знакомо тебе одиночество? — кричу я, наклонившись к самому уху Селиндера.

— Охотник всегда один, — отвечает он.

— Это же разные вещи — один и одиночество. Одиночество — это когда чувствуешь себя всеми забытым, никому не нужным.

— Мой чум никто не объезжает стороной. Все сворачивают попить чаю.

— Но разве тебе не бывает иногда грустно?

— Бывает. Сегодня было грустно, когда пустую сеть вытащил. А если зверь хорошо идет — чего охотнику грустить!

Я понимаю, что донимать Селиндера подобными вопросами бесполезно. Понятие одиночества чуждо ему, как было оно чуждо моему другу. Парадоксально: люди, живущие в этих пустынных краях за сотни километров друг от друга, никогда не испытывают того одиночества или отчаяния, которые охватывают подчас обитателя города с многотысячным населением. Боюсь делать какие-либо выводы, но мне кажется, все объясняется тем, что в тундре ежечасно идет борьба за жизнь и в этой борьбе много значат усилия каждого человека, ни одна удача или беда не проходят не замеченными. К сожалению, в сутолоке большого города заботы и труды отдельного человека выглядят порой мелочными и незначительными.

В последние дни Селиндер весел, бодр — зверь идет хорошо, мы то и дело находим в капканах песцов. Если подошва на лапе песца черная — это местный; если красная, значит, попался гость с берегов Карского моря или даже Новой Земли. Вытаскивая из капкана краснолапого зверя, Селиндер особенно радуется: своих-то он успеет еще поймать, никуда не денутся, а эти, того и гляди, уйдут. Каждый день на оленях или на собаках мы покрываем десятки километров. Проверяем капканы. На оленях ездить удобней и быстрей, но Селиндер жалеет их и запрягает не часто: такому большому животному трудно добыть из-под глубокого снега столько мха, чтобы досыта набить брюхо. А запряженный в нарты олень и вовсе лишен возможности пастись. Поэтому обычно мы ездим на собаках. Конечно, и псам в упряжке не сладко, но зато Селиндер не жалеет им сушеной рыбы, а отправляясь в путь, укладывает на нарты недельный запас корма. Я как-то спросил:

— Зачем так много берешь? Ведь лишняя тяжесть…

Селиндер покачал головой:

— Я ученый. Раньше тоже, как ты, думал: зачем лишнее таскать?

И он рассказывает историю, которая приключилась с ним несколько лет назад. Поехал в тундру, собирался за день обернуться, ну и отправился налегке, а тут неожиданно разыгралась пурга. Такая пурга, какой никогда, наверно, не бывало: земля смешалась с небом, на шаг ничего не видно. Повалил Селиндер нарты набок, сам лег и собак вокруг уложил. Их тотчас вместе с нартами замело. Чтобы можно было дышать, Селиндер проделал отверстие в сугробе. Лежал, лежал, сколько времени прошло — неизвестно, пурга не унимается. Почувствовал Селиндер, что замерзнет, если не поест. Вылез из сугроба, выманил самую жирную собаку. Сам поел и собак немного покормил. Но сколько в ней мяса, в собаке-то! Полежал еще немного, ничего не поделаешь, придется вторую съесть. Однако та, которую он стал звать, не идет. Видела, что первая не вернулась. Как ни уговаривал Селиндер, не пошла. Пришлось силой ее вытаскивать. А самому так жалко было, что заплакал. Потом и третью съел. И вдруг подумал: что было бы, если б собаки сообразили, что их-то много, а человек один? Подумал и после уже глаз сомкнуть не мог. А пурга целую неделю не стихала…

— Вот так, — заканчивает Селиндер свой рассказ, — отправляешься в тундру на день, запасайся на три.

Совеем еще недавно, всего несколько дней назад, песцы попадались в капканы очень редко. Селиндер объезжал свои угодья не чаще двух раз в неделю, и то больше для порядка. А теперь ловушки приходится осматривать ежедневно. Стоит опоздать, и пойманного песца съедят его же собратья. Охотнику останутся только клочки разодранной шкуры… Голодный зверь рад любой добыче. Я видел ямы во льду в полметра глубиной. Селиндер объяснил, что это работа тех же песцов — добывают рыбу, вмерзшую в лед еще осенью.

Сколько кровавых трагедий разыгрывается на снежных просторах тундры! Однажды мы приехали на то место, где накануне ставили капкан, и ничего не нашли, но на снегу отпечатался отчетливый след — видно было, что зверь утащил капкан. Селиндер погнал собак по следу, причем все подгонял — непрерывно крутил кнутом над их головами. Я не мог понять, к чему такая спешка. Тогда Селиндер показал мне еще один след. За песцом, тащившим капкан, шел другой. Несколько километров мы мчались как угорелые и наконец увидели пустой капкан, кровь на снегу, клочки шерсти… Селиндер положил в ловушку рыбу. На следующий день мы нашли в капкане крупного белоснежного песца с красными подошвами. Защищая свою жизнь, он пытался укусить Селиндера за руку. Прежде чем отдать ободранного песца собакам, Селиндер вспорол ему брюхо. Мы убедились, что это именно тот самый зверь, который накануне разделался с собратом. Желудок песца был полон белой шерсти. Селиндер забыл вчерашнюю утрату и радовался новой добыче — много денег дадут за шкуру. Побольше бы таких пришельцев!