Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Выезжаем ночью. Горит северное сияние. Оно никогда не надоедает, сколько на него ни смотри, — наверно, потому, что постоянно меняется — будто кто-то поворачивает гигантский калейдоскоп. В небе складываются цветные ромбы, квадраты, вот они вытягиваются в прямые линии, а те, в свою очередь, превращаются в зеленые морские волны, потом одна яркая лента опоясывает небосвод, и вдруг сказочный дракон, извиваясь, ползет по небу и пожирает звезды. Никогда не надоедает мне смотреть на северное сияние, в любую минуту оно прекрасно и неповторимо.

Мы едем уже почти четыре часа, и все время нас сопровождает дивная игра красок. Но вот они бледнеют, исчезают. Позади сто километров. Олени выносят нарты к двум чумам. Здесь уже собралась добрая дюжина упряжек. Я опять не могу сдержать своего восхищения: как удается ненцам находить самый короткий путь среди равнины, на которой нет ни холмика, ни деревца? Они едут так уверенно, будто между затерянными в снегах чумами натянуты одним им видимые нити.

Заходим в чум. Мужчины и женщины пьют чай и разговаривают. Едва заметным кивком головы сидящие приветствуют вновь прибывших. Никакого шума, никаких излияний радости по поводу встречи. Будто эти люди только вчера расстались, будто они каждый день встречаются. Одежда на всех праздничная — расшитые узорами шубы, пестрые варежки, нарядные торбаса. Степенные, солидные мужчины напоминают мне героев прочитанных в детстве книг об индейцах. Ненцы и внешне чем-то похожи на индейцев: орлиный нос, плотно сжатые губы, открытый взгляд, но главное — эта неповторимая манера держаться, умение владеть собой, постоянная невозмутимость. Один из мужчин, высокий, широкоплечий, пилит мороженого осетра. Пилит пилой, как бревно, и на землю падают белые опилки. Потом он строгает отпиленную часть и ставит угощение на стол. Каждый несет все, что у него есть. Наша рыба и оленина тоже попадают на стол. Едят все медленно, не торопясь. Степенные и гордые люди.

Высокого, того, что пилил рыбу, зовут Лаба — Лаба Худи. Я мысленно прибавляю к его имени букву «с», потом спрашиваю, не будет ли он возражать, если я стану называть его по-своему — Лабас? [7] Лабас — добро, благо. Он улыбается. Ему лестно, что мне нравится его имя и что оно известно даже на краю света. (А мы-то считаем, что край света именно здесь!)

Еще в Салехарде я слышал много разговоров и проектов касательно того, что пора-де ненцам кончать кочевую жизнь. Когда кругом такая цивилизация…

— Не выйдет ничего, — веско говорит Лабас Худи.

— Отчего не выйдет?

— Видал ты, чтобы рыба жила на дереве?

Я прекрасно понимаю смысл этой аллегории, однако продолжаю упрямо настаивать:

— Нет, ты скажи, почему ненец не может жить в хорошем доме?

В самом деле, почему бы совхозу не выстроить для оленеводческих бригад настоящие дома с электричеством, водопроводом и прочими современными удобствами?

Мой собеседник молчит, только слегка улыбается. Нет ничего вызывающего в его улыбке, он и не думает, конечно, обидеть собеседника, но меня задевает это снисходительное молчание. Так обращаются с ребенком, который болтает чепуху, пристает с такими вопросами, на которые взрослому уже надоело отвечать. Я принимаюсь с жаром доказывать, что рано или поздно ненцам все равно придется расстаться с кочевьем и перейти к оседлому образу жизни.

— А оленей куда девать? — не выдерживает Лабас Худи. — Скажи, куда? У нас на участке двадцать тысяч оленей. Всех резать будем?

— Зачем же… Олени нужны…

— А пока нужны олени, до тех пор нужны и люди, которые их пасут, охраняют от волков, верно?

— Ну да.

— Оленей ведь в хлев не загонишь — они сами добывают себе корм. Но зато и кочуют с места на место, тысячи километров за год проделывают.. Чем олень кормится? Ягелем! А ты знаешь, как этот ягель растет? То-то и оно, что не знаешь. За семь лет на один миллиметр вырастает. Вот и кочуем за оленями по всей тундре. Где же, по-твоему, хорошие дома строить?

— В поселке!

— А кто в нем жить будет?

— Семьи.

— Выходит, семьи будут в домах жить, а мужчины годами не увидят ни жен, ни детей, будут в тундре кочевать за оленями, рыбу ловить, охотиться. Такую жизнь ты нам хочешь предложить?

— А если построить удобные переносные дома на колесах или полозьях?

Лабас Худи снова снисходительно улыбается:

— Летом в тундре даже трактор не пройдет. Как же дом передвигать? А сколько транспорта понадобится, а?

И он поведал мне историю, которая в свое время немало позабавила здешних жителей. Некий ученый муж, задавшись благородной целью облегчить быт кочующих по тундре ненцев, создал модель усовершенствованного чума. В городе изобретение понравилось, говорят, автору даже премию дали. Привезли чум в тундру, попробовали поставить. Оказалось, одной семье никак с этим делом не справиться — ни собрать, ни разобрать: рук не хватает. А для того, чтоб перевезти чудо техники на другое место, полтора десятка нарт понадобилось. Зато обычный ненецкий чум, придуманный и усовершенствованный далекими прадедами, каждый может собрать и разобрать, а перевозят его на двух-трех нартах.