Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Бескрайняя, утонувшая в снегах тундра. Тусклый и холодный свет звезд. Выстуженный, вымерзший край. Ничто не напоминает о жизни. Едем второй час, и ни одного деревца, ни одного кустика. Хоть бы какой-нибудь стебелек высунулся из-под снега…

Иногда вдруг начинает казаться, что на горизонте видны огни города, но присмотришься и понимаешь, что это лишь звезды, светящиеся в морозном тумане…

Нет, не хочу я упасть с нарт. Неизвестно, найдет ли потом меня Селиндер…

Я перетаскиваю ногу обратно и снова попадаю под удары снежных комьев. Единственный способ защитить лицо — опустить голову пониже. Теперь я уже ничего не вижу. Только нарты покачиваются. Мысли постепенно начинают путаться, обрываются, едва возникнув. Так птица иногда присядет на ветку, но тут же испуганно вспорхнет, взовьется и исчезнет в синеве неба…

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Я уже не еду на нартах по пустынной тундре, а пробираюсь в толпе, расталкивая людей локтями, и меня толкают со всех сторон. Где же это я? Отчего такая давка вокруг? А, это базар… Людской поток увлекает меня, несет, как тронувшийся лед уносит оказавшееся на нем бревно. Я пытаюсь разглядеть окружающих меня людей, но вижу лишь руки — поднятые над головой или прижатые к груди, а в руках поношенные ботинки, потертые плащи, пожелтевшие кружева, блузки, пиджаки, чулки, варежки, аляповатые, расписанные кричащими красками ковры… С трудом удается мне пробиться к ограде, здесь хоть вздохнуть можно. Вдоль забора расстелены куски брезента, и на них кучками свалены напильники, шестеренки, заржавевшие дверные ручки, погнутые болты, связки ключей, замки, велосипедные цепи, звонки, рыболовные крючки, блесны…

— Вещь необходимая каждому! Вещь необходимая каждому! — кричит продавец.

— Разрешите посмотреть, — просит мужчина.

Продавец протягивает ему крошечный пластмассовый цилиндрик. Мужчина подносит цилиндрик к глазу, как подзорную трубу.

— Очень стоящая вещь, — вкрадчиво говорит обросший щетиной продавец, и еще один человек останавливается возле него. — Глазок, — шепчет продавец, — дверной глазок. Глянул — и знаешь, кто пришел, пускать или нет.

— Дайте мне, дайте, дайте!.. — Руки тянутся к цилиндрику.

— Самое верное дело, — внушает продавец. — Знаешь, кого впускать, а кого — нет…

Просыпаюсь я оттого, что, задремав, съехал на бок и чуть не свалился с парт. В небе, словно приветствуя мое пробуждение, вспыхивают и тут же гаснут два зеленых столба. Изумленный, я оглядываюсь вокруг. Вот снова хлынули зеленые потоки света, будто кто-то включил мощные прожекторы. Так же неожиданно является красный цвет. Кровавый румянец заливает край неба. Огненная полоса ширится, приближается. Снег становится розовым. Кажется, вся земля вспыхнула, неосторожно коснувшись солнца.

Селиндер останавливает свои нарты, слезает (вернее, скатывается) на снег, втыкает длинный шест в жесткий, сбитый вьюгами наст, привязывает к шесту повод. Я повторяю все его движения.

— Покурим, — говорит Селиндер.

Сигареты и спички у меня в рукавице. Проходит немало времени, прежде чем удается извлечь их. Селиндер спокойно ждет. Не успеваю я закурить, как мороз обжигает руки, покрывает тоненькой корочкой льда. Поскорей засовываю их в рукава.

А северное сияние продолжает пылать.

Казалось бы, люди, родившиеся в этой бескрайней тундре, должны быть очень суеверны, но мне как-то не приходилось этого замечать.

Горит уже весь небосвод. Зарево струится, колышется, словно театральный занавес, освещенный прожектором. Потом всякое движение прекращается. Кровавый купол застыл над тундрой. И вдруг он взрывается, разлетается в клочья. Огненные лоскуты с минуту еще плавают в небе, но вот блекнут и они. Вновь только снега́ до самого горизонта и холодное сияние звезд…

— Далеко нам еще? — спрашиваю я Селиндера.

Впрочем, «далеко», «близко» здесь, в тундре, понятия весьма относительные. Ямало-Ненецкий национальный округ занимает площадь семьсот пятьдесят тысяч квадратных километров — на ней разместились бы двенадцать таких республик, как Литва. Угодья только Антипаютского участка Тазовского рыбкомбината раскинулись на территории не меньшей, чем вся Литва. Вот по таким просторам и кочуют оленеводы. Стада оленей, принадлежащих Антипаютскому рыбучастку, гигантские. Около двадцати тысяч голов! А ведь у каждого оленевода есть еще, кроме того, и собственные олени. Иногда их число не превышает тридцати — пятидесяти голов, но бывает и больше — в зависимости от потребностей семьи. Обычно со стадом кочуют одна или две семьи, которые присматривают за двумя тысячами животных. За несколько недель такое стадо съедает мох на огромном участке тундры. Тогда люди разбирают свои чумы, погружают все имущество на нарты и перекочевывают на другое место. Разумеется, это место заранее указано на карте-графике, потому что при современном росте поголовья оленей кочевье вслепую не только ничего не даст, но и может принести большой вред: истощить пастбища, завести стада на пустые участки. Тем более, что ягель, которым питаются олени, растет очень и очень медленно. Олени вернутся на прежнее место не раньше чем спустя четыре, пять, а то и семь лет — когда подрастет новый мох… Так что в этих условиях действительно трудно говорить о расстоянии. И ненцы измеряют его не километрами, а временем.