Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

И тут мне стало тошно. Меня душили стыд и злость на самого себя. Не было никакого желания возвращаться к ребятам, не хотелось ни с кем встречаться, а тем более разговаривать.

В грустном одиночестве я спустился к палатке, прибрал в ней, растопил печку, приготовил на всех ужин. Потом вышел наружу и долго смотрел на вулкан, который снова метал в небо раскаленные камни. Я видел, как над ним вырос новый гигантский гриб, словно там взорвалась атомная бомба. И тогда я дал себе торжественную клятву…

С беспокойством дожидался я возвращения товарищей, думая, как объясню им, почему сбежал. Мне казалось, что перед другими можно всегда найти объяснение и оправдание. Можно даже убедить людей, что все это — чистейшая правда. Я решил, что просто-напросто скажу ребятам: посмотрел на текущую из кратера лаву, и будет с меня. Я ведь не вулканолог и не фотограф, который гонится за все новыми, все более интересными кадрами. Но как обманешь самого себя?

Когда они вернулись в палатку, Вадим без обиняков спросил, какого черта я почти целую неделю торчал здесь, дожидаясь возможности встретиться с вулканом, а как только этот случай представился — дал тягу. Придуманное заранее объяснение будто ветром сдуло, и я не почувствовал, как выпалил в ответ:

— Мне стало страшно.

Все поглядели на меня, потом друг на друга, и, хотя никто ничего не сказал, я видел, что им стало легче, точно какой-то гнетущий груз упал с плеч. Впоследствии Вадим говорил мне:

— Мы думали, ты будешь выкручиваться. Этот страх испытывает каждый, кто впервые очутился у кратера. Потом — свыкаешься. Привыкнуть никогда не привыкнешь, но свыкаешься настолько, что можешь держать себя в руках.

В тот вечер в нашей палатке разгорелся спор.

Олег обмолвился, что рассчитывает привезти из этого путешествия короткометражку минут на семь.

— Почему именно семь? — спросил Вадим. — Как можно заранее предвидеть это?

Олег пытался доказать, что для зрителя ничего не изменится, если он будет смотреть на кратер целый час: любой эффект на экране очень скоро приедается.

Вадим считал иначе: все, что здесь происходит, бесконечно интересно, и успех фильма зависит от того, как режиссер сумеет это подать зрителю.

Алеша изложил свой взгляд в следующих словах:

— И книга, и кинофильм интересны постольку, поскольку содержат информацию — как фактическую, так и эмоциональную.

Валерий не принял ни ту, ни другую сторону. Мне казалось, что он старается только подлить масла в огонь, а у самого есть собственное мнение, которое ему хочется проверить. В конце концов он все-таки высказался. Дело в том, заявил Валерий, что, как бы интересно ни была написана книга о конкретном человеке, все равно этот человек останется недоволен ею. Почему? Да потому, что пишущий никогда не сумеет объективно познать человека и либо подсластит его портрет, либо сгустит краски, либо просто сделает его мельче, чем он есть на самом деле.

— Если писатель не понимает другого человека, то не имеет права писать, — сказал Олег.

— Фотография — другое дело, — продолжал Валерий. — Тут как в зеркале: отражается лишь то, что есть у человека, а чего нет, того и не ищи.

— Но ведь люди позируют перед аппаратом, невольно делаются не такими, как в обычной жизни. К тому же аппарат фиксирует только внешность, физическую оболочку человека, — сказал Алеша.

Дальше спор шел уже между Вадимом и Олегом. Кинооператор и мастер художественной фотографии еще долго излагали свои взгляды на искусство.

А поздно ночью, когда мы залезли в спальные мешки и задули коптилку, Валерий, точно желая подкрепить свое мнение, рассказал нам случай из жизни Института вулканологии. Работает у них там один вулканолог. Росту — почти два метра, плечи — косая сажень, но очень стеснительный и скромный юноша. Однажды явилась в институт корреспондентка Петропавловского радио с магнитофоном для записи интервью. Она спросила у нашего вулканолога фамилию, и он ответил, спросила имя и снова получила ответ, но когда попросила дать интервью — вулканолог отказался, сославшись на то, что вулканология наука молодая, множество тайн остаются не раскрытыми, и для всяких речей, тем более хвастливых, еще не время, и вообще не по душе ему это. Каково же было его изумление, когда вечером того же дня он услышал по радио свой голос: сам назвал свою фамилию, имя, должность. А дальше о нем рассказывала корреспондентша. Господи, чего только она не наплела! Начала с того, что была немало удивлена, увидев такого великана за крохотным письменным столом. Ей показалось, тут какая-то ошибка, недоразумение, она представила, как этот гигант вдруг встанет, подойдет к вулкану и могучим голосом воскликнет: «Эге-гей, горы, я пришел вас покорить!» И пошло-поехало, точно пустая бочка покатилась под гору. А на другое утро в институте нашего товарища встретили насмешливыми репликами: «Эге-гей, горы!» Так и пристало это глупое восклицание к человеку, словно кличка.