Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

— Наша «Спидола» работает только на одной волне, — говорит Вадим, но Валерий не обижается и продолжает давать нам концерты — иногда по часу, а иногда и по два часа кряду.

Мы давно перепутали все дни недели, часто не обращаем внимания на часы — встаем ночью и готовим еду. Плохо только, что быстро тают запасы дров — печка топится большую часть суток. Быстро подходит к концу и запас свечей — осталось всего несколько штук. Алеша сделал светильник из консервной банки: свернул из бинта фитиль, а вместо керосина налил топленое сало, которого у нас предостаточно. Однако исчезающие дрова вызывают серьезную озабоченность. Если буран продлится еще неделю — неизвестно, как мы выкрутимся. В такую погоду вертолет не прилетит, и мы не возлагаем на него каких-либо надежд. Поэтому последнее время экономим дрова: большей частью лежим в спальных мешках. Лежим и разговариваем.

— Знаете, ребята, как лучше всего испытать выдержку? — спрашивает Вадим.

— Как?

— Надо с деревенскими мужиками выйти на весь день косить сено.

И Вадим начинает расписывать сенокос. Мы все переносимся на огромный цветущий луг, где звенят косы, где воздух, напоенный ароматом цветов, густой, как мед, где солнце ласкает, не в силах высушить потные спины, где мужчины, запрокинув кувшин, большими глотками пьют родниковую воду, а вода проливается мимо рта, капает на открытую грудь. И кажется, не деревенские мужички, а мы возвращаемся тихим вечером, перекинув косы через плечо, не у них, а у нас ломит поясницу, руки и ноги налиты свинцовой усталостью.

Я догадываюсь, почему Вадим завел этот разговор. Он любит деревню, любит трудовой деревенский быт. А может быть, еще и потому, что у него, как у всех у нас, душа и глаз истосковались по зелени деревьев, босые ноги — по росистым лугам, руки — по настоящей, мужской работе. Я прекрасно понимаю его. И сам тоже охотно соглашаюсь рассказать ему о Литве, в которой он никогда не был. Рассказываю с каким-то упоением, осязаемо чувствуя, как много дорогого и святого есть на земле у человека.

Наконец однажды буран выбился из сил. Это случилось, должно быть, на шестые сутки, потому что снова было дежурство Валерия.

— Подъем, засони, всю красоту проспите! — кричал он, выбравшись рано утром из палатки.

Мы поверили не сразу, так как уже привыкли к невинным розыгрышам, разнообразящим серые будни. Однако Валерий клялся и божился, что не врет. Не преувеличивая, могу сказать, что зрелище, которое я увидел, околдовало меня. Я как выскочил, так и застыл, по пояс в снегу и не чувствуя стужи, не в силах оторвать глаз от кратера.

Занимался погожий день. На фоне ярко-синего неба четко вырисовывались зубчатые линии белоснежных гор, а над ними непрестанно взлетали в небо букеты красных цветов — раскаленные камни и глыбы огненной лавы, выкидываемые из кратера. Вулкан был отлично виден, и казалось, он совсем рядом, рукой подать. В прозрачном предрассветном воздухе стоял оглушительный грохот. Вулкан безостановочно метал в небо тяжеленные камни, точно желая кого-то сбить. Пылающие осколки разлетались в стороны веером, гигантские глыбы лишь приподнимались над жерлом кратера и падали обратно, а он снова и снова их выплевывал, пока наконец не отшвыривал совсем.

Отказавшись от завтрака, мы захватили несколько банок с консервами и поспешили к кратеру. Я вышел первым, так как ребята еще собирали съемочную и фотоаппаратуру, укладывали в рюкзаки запасные кассеты с пленкой. Кроме того, я знал, как быстро лазят они по горам, и не сомневался, что вскоре меня догонят.

Я шел по гребням, как мне велели, потому что здесь почти не было снега и торчали голые скалы, покрытые тоненькой коркой льда. Казалось, какой-то упорный мастер обошел все камни, над каждым нагнулся и тщательно смазал лаком. Кратер почти все время был в поле зрения, исчезая из виду, только когда я пересекал впадину или ущелье. В такие минуты его грохот, казалось, в несколько раз усиливается.

Когда человек поймет язык земли? Ведь мы почти ничего не знаем. Самые глубокие океаны в наши дни, по-видимому, скрывают меньше тайн, чем земля, на которой мы живем, по которой ходим, в которой спим и на которой бодрствуем. Человек устремился в космос, заводит близкое знакомство с другими небесными телами, но чрево земли остается для него недостижимым, непонятным. А ведь земля говорит. Она изъясняется устами вулканов, только мы не в состоянии понять, что она хочет сказать.

— Эгей! — услыхал я за спиной.