Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

— Давай, давай!

— Еще портянку!

— Еще!

Странно. Человек не понимает языка земли, а она, как видно, прекрасно понимает человека. По просьбе людей кратер все чаще стал плевать в их сторону. Растерянный и подавленный, я смотрел, как они бегают от камней и вулканических бомб (так называется расплавленная масса, которая, вылетая с огромной скоростью, принимает форму бомбы). Слово «бегают» тут не совсем подходит, ибо на самом деле они не бегали, а стояли на одном месте, глядя в небо, с которого градом летели камни, и только в последнюю минуту делали несколько шагов в сторону. Но мне казалось, что они действительно бегают, так как то и дело меняли места. К тому же все четверо были при кинокамерах, фотоаппаратах. Увлеченные съемками, они часто замечали падающий камень или бомбу, когда те были уже в нескольких десятках метров от головы. В таких случаях ребята отскакивали в сторону, точно подброшенные пружиной. Я видел, как одна довольно крупная бомба летела прямо на Вадима Гиппенрейтера, словно избрав мишенью его синий костюм альпиниста. Вадим как раз фотографировал кратер и заметил ее слишком поздно, он успел сделать всего один шаг, и вдруг случилось что-то страшное, непонятное. На том месте, где стоял Вадим, казалось, разорвался зенитный снаряд — возник белый шар, похожий на головку гигантского одуванчика, но дунул ветер, и он рассеялся. (Потом я узнал, что бомба упала рядом с Вадимом, отскочила от скалы и рикошетом просвистела у его носа. Чиркнув раскаленным краем по капроновому костюму, она мгновенно прожгла его и пустила облачко, которое и напомнило мне одуванчик.) Издали показалось, что Вадим взорвался. Однако в ту же секунду я снова увидел его синий костюм, и до меня донеслись голоса:

— Еще разок!

— Будь добренький, услышь!

— Портянку! Выбрось портянку!

Вадим Гиппенрейтер, в моем понимании, незаурядный художник. Только пламя творческих исканий может так зажечь человека, только страсть, понятная лишь открывателям, может так воодушевить, что человек готов идти хоть в самый ад. Я видел медведей, которых он фотографировал не в зоопарке, не скованных и затравленных, а в северной тайге, — со вздыбленной шерстью и налитыми кровью безжалостными глазами, когда зверь, столкнувшись со своим ненавистным врагом, человеком, инстинктивно понимает, что живым из этой схватки выйдет кто-то один. И конечно же никаким гонораром не оценить такие работы, как не купить и самого человека. Не гонорар, а человеческое «я», его становление и утверждение ведет таких людей туда, куда другие не сунутся ни за какие деньги. И все-таки не редкость, что эти другие называют тех, одержимых, дураками, не умеющими жить на свете. И чувствуют себя правыми, поскольку таких, как они, больше. И если мы примем их отношение за аксиому, то всех вулканологов следует причислить к этим «дуракам, не умеющим жить на свете».

Ребята все еще увертываются от бомб. Им там, видимо, жарко, а у меня здесь мороз по коже. Я встаю и ковыляю по грудам шлака к нашей полевой кухне. Это рядом, в нескольких десятках метров, на берегу реки лавы. Кое-что из провизии и, главное, чайник. Набрав как можно больше чистого снега (чистота его, разумеется, относительная), я туго набиваю чайник и несу к ползущей лаве. Здесь, на спокойном мыске, ставлю чайник прямо на горячую лаву и ищу местечко, где бы самому присесть погреться. Плюю на один, на другой камень, но все они шипят, как раскаленные утюги. Наконец нахожу остывший. Впрочем, теплота таких, казалось бы, остывших камней обманчива и коварна. Брюки у нас у всех, а в особенности у Алеши и Валерия, прожжены и не раз залатаны неловкой мужской рукой. Бывает так: сядешь на камень, минуту-другую чувствуешь приятное тепло, и вдруг так обожжет, что аж подскочишь, а на брюках — новая дырка. Значит, камень еще слишком горяч, раскален внутри докрасна, и только самый верхний слой успел остыть на морозе. Однажды я бросил на такой камень варежки, а через десять минут они уже дымились и вот-вот были готовы вспыхнуть.

Чайник закипел, я засыпал горсть заварки и снял его с горячей лавы. Надо выждать, пока осядет пепел, попавший вместе со снегом. Тем временем я пытаюсь сделать себе на память сувенир. Выдергиваю ледорубом из лавы красный камешек и пытаюсь вогнать в него гвоздь. Но железо гнется. Алюминиевая ложка оказывается более подходящей для этой затеи. Она плавится, прилипает к камню, но все равно ничего путного не успевает получиться. Вулкан как-то глухо, необычно кашляет, и, подняв голову, я вижу над ним зловещий гриб, похожий на взрыв атомной бомбы. Этот гриб каждый раз наводит меня на грустные размышления. Как незваный гость, нагло вторгается он в наши будни и маячит в поднебесье, точно перст судьбы.