Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Я лежу, смотрю в звездное небо, слышу, как вдали гремит и ухает вулкан. Я думаю о цивилизации, о том, что дала она человеку и что у него отняла. Вот мы с Олегом — истинные сыны цивилизованного мира, но все наши знания оказались ничего не стоящими, когда мы очутились наедине с природой. Мы не сумели разжечь приличного костра и, коченея, поспешно забились в мешки, которые, увы, не являются изобретением цивилизации. Что бы с нами сталось, если бы пришлось в таких условиях прожить неделю, месяц, год? Не слишком ли быстро растеряли мы опыт своих предков, которые противостояли природе, ниоткуда не ожидая помощи.

Видно, я все же задремал, так как, открыв глаза, увидел, что мой спальный мешок совершенно белый, словно в наволочку одет. Шел снег. Легкие снежинки падали тихо, и казалось, чьи-то влажные, мягкие пальцы осторожно касаются лица. Самое странное, что сквозь белесый тюль снежинок отчетливо проступали холодно мерцавшие звезды. Я понял, что мы лежим под самым облаком, а возможно, и в его верхнем слое. Там, внизу, в долине, снег, наверно, идет гораздо гуще, и люди не видят звезд. Плохо, когда люди не видят звезд. Звезды никогда не заменят человеку хлеб, но, по-моему, они нужны не меньше хлеба насущного.

Потихоньку, стараясь не шуметь, я выпрастываю руки из мешка и, растопырив пальцы, сгребаю чистый, пушистый снег — дар небес истомленному жаждой человеку. Глотаю его, стараясь не чмокнуть, не выдать себя — ведь мы с Олегом договорились не есть снега, чтобы болезнь случайно не свалила одного из нас и товарищ не очутился в совсем незавидном положении — вдали от жилья и с больным на руках.

А вулкан все гремит, грохочет, как гроза. То бухает, как из пушки, то глухо рокочет. В такие минуты мне кажется, будто земля что-то говорит, пытается что-то втолковать своим детям — людям, но они не понимают ее языка, и земля злится, раскатисто ворчит, грозится, ругается, пока не устанет объяснять.

Интересно, когда же человек научится понимать язык земли, исходящий из самых ее недр? До сих пор человечество толком ничего не знает о сердце своей планеты. Мы исследовали лишь тоненькую корочку — верхнюю одежку земли, а что творится в ее сердце — никому не известно, это тайна тайн, загадка загадок.

Может быть, завтра я увижу людей, которые пытаются уразуметь язык земли. Нам говорили, что сейчас у кратера живут два вулканолога, ведут наблюдения за отверзшимися устами планеты.

На рассвете мы проснулись под белым рыхлым одеялом. Снежинки все еще падали, и ужасно не хотелось вылезать из теплого спального мешка. Мне вспомнилось далекое детство, замерзшие окна избы, хлопочущая возле печи бабушка, теплая постель, в которой так сладко понежиться, хотя бы на миг отдалить ту минуту, когда не помогут уже никакие мольбы и хитрости и, хочешь не хочешь, придется выкатываться из постели.

Мы позавтракали на скорую руку — съели несколько кусочков печенья, ломтик шоколада — и пустились в путь, опасаясь, как бы снег не занес и без того едва заметные следы, которые оставили вулканологи, возвращавшиеся на прошлой неделе от кратера. Эти отпечатки — теперь единственный наш указатель, так как, чем выше мы поднимаемся, тем скуднее растительность, и отыскивать зарубки на деревьях безнадежно.

Согласно начерченной на вулканологической станции карте, средний лагерь должен быть где-то за старым кратером, который мы назвали подковой. Собственно, любой кратер напоминает подкову. Вернее, вершина кратера имеет подковообразную форму: в почти правильной окружности есть промежуток — разрыв, через который когда-то извергалась лава. Мы идем уже несколько часов, а подковы все не видно. До чего же наивны были наши планы еще вчера вечером достигнуть среднего лагеря! И какое счастье, что не разыгрался страшный камчатский буран!

Почти в полдень мы наконец увидели заснеженную палатку.

Олег шел позади, еле таща свою амуницию. Я влез в палатку и поспешил разжечь железную печку. Сухая растопка тут же вспыхнула. Тогда я бросился к ведру с водой, но кружка звякнула о лед. Вода промерзла до самого дна, и я поставил на печку все ведро.

Осмотрелся. На дощатых нарах лежала книжка Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой». На титульном листе крупными буквами кто-то вывел карандашом:

«Вниманию приходящих!

1. Не трогай вещи.

2. Поддерживай порядок.

3. Оставь ведро воды и дрова для растопки».

Что же, требования абсолютно разумные. В противном случае я, наверно, еще долго бы мучился с печкой, а сейчас в ней весело трещат дрова, и скоро я смогу не только напиться воды от растаявшего льда, но и горячего, согревающего нутро чая. При одной мысли об этом кружится голова.