Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

По ночам, когда селение охватывает тишина, я выхожу во двор и, прислушиваясь к отдаленному гулу вулкана, часами смотрю на багровое зарево и жалею о своей беспомощности. Ни вертолета, ни провожатого все еще нет. Провожатый, может быть, и нашелся бы, но сейчас такое время, что никто не хочет лезть на вулкан: пришлось бы идти пешком, тащить на себе тяжелый рюкзак и спальный мешок. На вулканологической станции есть и лошади, и ездовые собаки, но ни теми, ни другими нельзя воспользоваться. Лошадь может пройти только здесь, в долине, где нет снега, а там, в горах, его уже столько навалило, что лошадь увязнет. К тому же и кормить ее там нечем. Собаки могли бы там пройти, но как они потащат нарты здесь, где земля скована морозом, а снега — ни крупинки?

— Ждите, — ежедневно советует Иван Кирсанов, но этот совет не только не успокаивает меня, а вызывает еще большее беспокойство, так как, слоняясь по вулканологической станции, я слышу разговоры о том, что, дескать, извержение затухает, скоро кратер и вовсе прекратит выплевывать лаву.

В один прекрасный день мне наконец улыбнулось счастье.

Явившись на вулканологическую станцию, я застал незнакомого молодого человека, которого раньше здесь не видел. Высокий и стройный, он, нагнувшись над низким письменным столом, внимательно рассматривал лист бумаги, на котором вулканологи что-то чертили. Завидев меня, они хором сказали:

— Вот он!

Молодой человек окинул меня критическим взглядом, словно прицениваясь к лошади. Этот взгляд был каким-то не будничным, чем-то отличался от всех других взглядов, но я не мог догадаться, чем именно. Нас познакомили. Я пожал узкую ладонь с длинными пальцами и услышал:

— Олег Максимов, кинооператор.

— Из Москвы?

— Нет, из Новосибирска. Вы хотите попасть на вулкан?

— Да.

— Пешком пойдете?

— Почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил я, чувствуя нарастающее недовольство этим молодым человеком, его манерой держаться.

— Через полчаса выходим, — сообщил он и снова согнулся пополам над письменным столом. Я понял: вулканологи чертят карту, объясняют дорогу к вулкану. И еще я понял, что идем только мы двое, и побежал собираться.

Кому приходилось путешествовать пешком в труднопроходимых местах, с тяжелым рюкзаком за плечами, тот знает, что это такое, и скорее откажется от самого необходимого, чем согласится положить в рюкзак лишнюю вещь, которая впоследствии кажется вдесятеро тяжелее. Я не раз проклинал перегруженный рюкзак, не раз выбрасывал из него во время трудных переходов и патроны, и консервы, и буханки хлеба. Поймут меня и те, кому приходилось переезжать из старой квартиры в новую. Сколько ненужного хлама обнаруживается в эти дни! Только диву даешься, на кой шут все это хранилось… Поэтому теперь я взял лишь то, без чего действительно не обойтись: спальный мешок на оленьем меху, унты, запасную пару шерстяных носков, две пачки печенья, полкилограмма сахара и несколько плиток шоколада. Подумав, сунул туда же бутылку спирта. Ни полотенца, ни мыла, ни смены белья!

Через полчаса я снова был на вулканологической станции. Рабочие закинули в кузов грузовика груду досок, поставили большущий бидон с водой, мы с Олегом погрузили свои вещи, и машина тронулась.

Был ясный солнечный день. На небе ни облачка. Только из главного кратера Ключевской сопки валил смешанный с пеплом дым, поднимался на головокружительную высоту и широкой лентой тянулся до самого горизонта, бросая на землю густую тень. Километров пятнадцать мы проехали по дороге, а затем свернули в лощину, похожую на русло высохшей речки. По обе стороны выстроились высокие голые тополя, кривые, будто скрюченные ревматизмом, березы, жались к земле заросли низкорослой ольхи, и повсюду виднелись большие и малые, занесенные пылью камни. Вся долина была усыпана пеплом. Ветер резвился, словно в дюнах: вычерчивал морщины, волнистые линии, длинные языки, похожие на расплесканные лужи. Казалось, какая-то разрушительная сила пронеслась, посеяв смерть, и никогда уже не зазеленеют эти деревья, никогда не запоют здесь птицы, по высохшему, заваленному пеплом руслу никогда не заструится животворная вода.

Было уже далеко за полдень, когда мы попали в нижний лагерь — одинокую зеленую палатку, приткнувшуюся среди обнаженных деревьев. Мы выгрузили из машины доски (пойдут на растопку), перелили воду из бидона в ржавый железный бак, видимо бывшую бочку, распиленную пополам. Через несколько часов вода, конечно, превратится в лед, но в этой безводной пустыне он тоже пригодится. Может, и мы с Олегом, возвращаясь с вулкана, отрубим кусок льда, растопим его на плите в палатке и утолим жажду.