Георгий Кублицкий - Рейс в Эвенкию (путевые заметки)

Женщина-кето с фактории "Черный Остров".

Может быть на будущий год придет их очередь. А потом, когда они станут постарше, можно стать такими, как их учитель. Он — кето, сначала научился грамоте, потом поехал в Ленинград, окончил там институт Народов Севера и вернулся в Суломай.

В классе светло и чисто. В бутылочках, что стоят на партах, распустилась желтая верба. У многих ребят — алые пионерские косынки. Радуют тщательно вымытые руки, подстриженные ногти, аккуратно причесанные волосы.

Петр Иванович, совсем еще молодой учитель, улыбаясь рассказывает:

— Нашу школу смело можно назвать интернациональной. Вот две девочки, что сидят в углу, — Аня Сутлина и Сюен Мосейкина — по национальности кето. А вон на одной парте сидят две подруги: Валя Окладникова, дочь русского служащего фактории и Зоя Кривушева, по национальности коми. Маруся Егорова — татарка. Живут все ребята замечательно дружно: вместе играют, вместе готовят уроки.

Как и большинство школ на севере, Суломайская школа является одновременно и интернатом. Дети кето живут в общежитии при школе в то время как их родители кочуют по тайге. Летние каникулы школьники проводят с родителями.

Нужно сказать, что первое время учителя испытывали немало трудностей при вербовке детей в школу. Приходилось преодолевать агитацию шаманов, распространявших слухи о том, что детей соберут в школу, а потом отправят, шибко далеко", так далеко, что родители их больше никогда не увидят… Кето очень любят детей. Нелепые россказни шаманов кое-где имели успех. Приходилось долго и терпеливо разъяснять, что такое и для чего нужна школа, приглашать родителей для осмотра общежития и т. д. и т. п. Постепенно почва из-под шаманов была выбита.

В Суломае я встретил охотника Михаила Николаевича Халевина, который и сам не знает точно, сколько лет исполнилось ему в эту весну; ведь у кето никогда не было метрических книг. Приблизительные подсчеты говорят о том, что его возраст колеблется между 87 и 90 годами. Столь почтенный возраст не мешает ему ходить зимой по тайге на лыжах и одним выстрелом снимать белку с вершины дерева. Он — охотник-стахановец. О нем говорят с восхищением;

— О, дедушка Халевин! Вот это охотник! Да он двух молодых за пояс заткнет!

… В фигуре старого кето было что-то такое, что запоминается надолго. Как сейчас вижу крутой обрыв, догорающий в горах закат, вереницу баржей, кажущихся сверху маленькими и легкими, и сухощавую фигуру охотника, застывшего неподвижно, как изваяние. Ни один мускул не дрогнул на его изрезанном бороздами морщин, коричневом от солнца и ветра лице. Даже платок, закрывающий уши и завязанный по-бабьему, узелком на подбородке, не был смешным. Казалось, что на берег Тунгуски пришел оживший герой увлекательных романов Фенимора Купера.

Иллюзия рассеялась неожиданно. Дедушка Халевин улыбнулся и показал рукой на реку:

— Ишь, глубоко осели баржи-то. Товару, поди, страсть много привезли…

Довольный, он неторопливо достал обгоревшую трубочку, закурил, глубоко затянулся и неторопливо начал спускаться с яра к каравану.

Подкаменная Тунгуска — капризная река. Можно часами любоваться ее дикими берегами, мощными водоворотами, сбегающими с гор потоками ледяной воды. Все здесь ново для взора, ничто не повторяется. Желтые воды несут в Енисей хлопья ослепительной белой пены. Пена рождается на порогах верховьев, на многочисленных перекатах, в стремнинах бурливых притоков. Я видел однажды стоящую у берега илимку, расстояние между бортом которой и берегом было забито пеной так, что вода исчезла под этим легким призрачным покровом.

А берега! Вот к самой воде выходят жилы розового кварца. Его сменяет каменистый обрыв, поросший буроватыми лишайниками, скользкий, холодный, весь в потеках почвенных вод. Потом горы вдруг отступают от реки. Поросли оленьих мхов-ягельников придают их склонам чудесный бирюзовый оттенок. Но все эти прелести ландшафта тускнеют и стираются в памяти, как только попадаешь в знаменитые тунгусские "щеки".

…Штурман разбудил меня на рассвете.

— Вставай, — "щеки" проходим!

Когда мы проплывали мимо чего-нибудь интересного или делали среди ночи остановку у одинокой фактории, — штурман всегда приходил в каюту и говорил таинственно: "есть что щелкнуть". При этом он совершенно не учитывал, возьмет ли "лейка" ночью или в предрассветной мгле заинтересовавший его кадр. К фотоаппарату он питал безграничное доверие…