Геннадий Дмитриев - Я был капитаном Фицроем

— Разрешите исполнительный и взлет, — еще раз повторил я.

— Вы еще не взлетели? — удивленно спросил руководитель полетов. Он уже забыл, что нужно было дать разрешение, видимо отвлекся и не слышал моего запроса, длительный перерыв в полетах сказывается во всем, и пилоты и наземные службы отвыкли выполнять свои обязанности, в такой обстановке трудно быть уверенным в том, что взлетев, удастся благополучно приземлиться. Наконец я получил разрешение занять исполнительный и взлетать, мы вырулили на взлетную полосу, штурман зачитал карту контрольных проверок на исполнительном старте, и я дал команду экипажу на взлет.

— Режим взлетный, рубеж двести шестьдесят!

— Двигатели на взлетном, параметры в норме!

Моторы взревели, и тяжелый, перегруженный самолет нехотя начал разбег. Скорость росла.

— Скорость сто двадцать.

— Скорость двести.

— Скорость двести полсотни.

— Рубеж!

— Взлет продолжаем!

— Подъем!

Я взял штурвал на себя, поднимая переднюю ногу шасси. Машина приподнялась, встала на дыбы, продолжая разбег, она рвалась в небо. Когда капот поднялся над горизонтом, затянутым серой пеленой, мозг мой внезапно пронзила мысль, что я последний раз отрываю машину от бетонки. Вибрация прекратилась, колеса уже не отбивали барабанную дробь на стыках бетонных плит, самолет оторвался от земли и нырнул в сплошную пелену тумана.

— Шасси убрать!

— Шасси убраны, створки закрыты.

— Механизацию убрать!

— Закрылки убираются синхронно!

— Механизация убрана!

Настроение было скверное. Ощущение полета и отрешения от всех земных дел не приходило. Казалось, что самолет не летел, а полз, что все не так, не тот звук двигателей, не так реагирует машина на рули, слишком медленно растет скорость, долго пробираемся сквозь облака, какой-то странный звук внизу слева. Нет-нет, это только кажется, а может, наше настроение передается самолету, разве машина — это просто металл? Всё имеет душу, даже камень, и чем сложнее организация системы, тем чувствительнее эта душа. Так считали наши предки, язычники, да и я в этом убеждался не один раз.

Взлетев с военного аэродрома дальней авиации, расположенного недалеко от Полтавы, мы должны были лететь в район Черного моря для участия в совместных с НАТО учениях, с боевыми стрельбами. Задача состояла в том, чтобы выйти в заданный район, обнаружить учебную цель, и в нужной точке, на определенной высоте произвести пуск двух ракет «КС-1», весом по две с половиной тонны, которые под крыльями, на внешней подвеске нес наш старый ракетоносец.

В салоне оперативного управления было душно, хотя еще и не стемнело, окна уже зашторили, но не по причине соблюдения светомаскировки, а из-за комаров. Адмирал Пацюк ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, вытащил из кармана пачку сигарет и поднялся из-за стола.

— Выйду покурю, — сказал он натовскому адмиралу Бенбоу, сидящему напротив, тот молча кивнул.

Он открыл дверь, спустился по трем ступеньками короткой лесенки и спрыгнул на землю.

Снаружи было не лучше, та же духота, низкие тучи повисли над самой землей, вот-вот они разразятся дождем. Ни ветерка. Рой мошек и комаров с противные гудением вьется у самого лица. Виталий Игнатьевич щелкнул зажигалкой, прикурил, сделал глубокую затяжку, выпуская дым в сторону роя насекомых. «Самолет уже должен был взлететь, — подумал он, — надо бы сходить в штаб ВВС уточнить обстановку». Он докурил, погасил окурок и бросил его в пустую консервную банку, прикрепленную к последней ступеньке лесенки. «Позорище, не могли ничего лучше в качестве пепельницы придумать. Стыдно перед американцами, ей богу». Дело в том, что натовские офицеры не курили, и разумнее всего было бы запретить курение на КП, но сделать это было попросту невозможно, вот так вдруг сразу бросить курить всем украинским офицерам и генералам было не реально, потому комендант соорудил такие импровизированные пепельницы по всему Командному пункту и даже обязал солдат из состава караула следить за этими пепельницами и своевременно очищать от окурков.

Виталий Игнатьевич вошел в палатку штаба ВВС, там было накурено, несмотря на строгий приказ не курить в помещениях. Генерал авиации Петр Сергеевич Рябоконь сидел, склонившись над картой с сигаретой в зубах. Натовцы сюда не заглядывали, и генерал не отказывал себе в сложившейся годами привычке курить на рабочем месте. Не запрещал он курить в палатке и сержантам, наносящим обстановку на карту.