Григорий Плоткин - Поездка в Израиль. Путевые заметки

— Услышал ваш язык и захотелось поговорить… Я тоже из России. Убежал оттуда в 1932 году, когда состоялось мое бармицве… Вы знаете, что это такое?

— Тринадцатилетие, вступление в юность.

Мой ответ его поражает:

— Не думал, что вы знаете! Разве ваши евреи отмечают бармицве? Им разрешают справлять религиозные обряды?

Объясняю ему, что отправление религиозных культов — дело совести каждого гражданина и по Советской Конституции никто не может запретить человеку верить или не верить в бога.

— Что вы говорите! У вас и теперь есть синагоги?

— Есть. Хотя я их не посещаю, но мне известно, что в Москве, в Киеве, в Одессе да и в других городах…

Он широко раскрывает глаза:

— Странное дело! Наши газеты давали совсем другую информацию…

— Простите, — спохватывается он, — я не отрекомендовался. Моя фамилия Медалье… Доктор Медалье.

Я присматриваюсь к этому модно одетомучеловеку. Действительно, внешне он похож на врача или на юриста.

— Вы терапевт?

— Нет, я доктор богословия, главный раввин в английском городе Лидсе. Мой отец был когда-то главным раввином в Москве.

— Он тоже был Медалье?

— Вас удивляет моя французская фамилия? Мой предок был французским евреем. Он прибыл в Москву вместе с войсками Наполеона…

— Значит, по сравнению с Наполеоном, вы бежали из Москвы с опозданием на сто двадцать лет?

Это приводит его в некоторое замешательство. Утратив свой апломб, он говорит несколько неуверенно:

— Вы не боитесь со мной разговаривать?

— Разве это опасно для жизни?

Почувствовав свой промах, доктор богословия разводит руками:

— Конечно, я не кусаюсь… Но слыхал, будто советским людям запрещено разговаривать с иностранцами.

— Железный занавес? Устаревшая песенка, которую теперь даже госдепартамент не поет!

Мой собеседник окончательно расстроен. Видно, ему очень хотелось бы подбросить пару антисоветских шпилек, но даже и он понял, что, эти шпильки тупы и крошатся под руками при первой же попытке пустить их в «дело». Ему ничего не остается, как вежливо попрощаться и пожелать нам счастливого полета.

Прощается он довольно сложно: сняв с головы рисовую панамку, проделывает ею в воздухе какие-то хитроумные выкрутасы.

Это была первая в моей жизни беседа с духовным лицом, если не считать бесед со старым пожарным Одесского драматического театра, который в свободное от службы время изучал «божественные науки» и потом, сдав экстерном экзамены, добился сана приходского попа.

В детстве вместе со своими товарищами по пионерскому отряду я распевал известную песню:

Мне приходилось в детстве встречать и раввинов. Они были одеты в черное, ходили важно, с чувством собственного достоинства и очень напоминали известные иллюстрации Альтмана к произведениям Шолом-Алейхема. Затем я увидел таких же в некоторых патриархальных кварталах Иерусалима. В Тель-Авиве, Хайфе и в других израильских городах духовные особы своей внешностью больше походили на «стильного» доктора Медалье.

Пока я был занят беседой со своим новым знакомым, подошла наша очередь. Из администраторского окошечка на меня взглянуло нежное создание, медно-пурпурные волосы которого были сбиты в прическу «мальчик без мамы».

— Советские туристы? — удивилось создание. — Разве они прилетают сегодня?

Объясняем, что мы уже прилетели и что фирма «Эр Франс» об этом была своевременно извещена.

Розыски нашей телеграммы продолжаются пятнадцать или двадцать минут. Наконец ее нашли.

— Действительно, прилетели! — неохотно соглашается с нами «мальчик без мамы». — Чего же вы еще хотите?

— Завтра мы полетим на вашем самолете в Тель-Авив. Но это будет только утром, а сейчас семь часов вечера…

На лице администратора видна напряженная работа мысли.

— Гостиница? — наконец догадывается она. — Так бы сразу сказали.

Начинается обзванивание гостиниц, с которыми фирма имеет договорные отношения.

— Нигде нет свободных номеров, — с очаровательной улыбкой говорит администратор. — Немного подождите, я позвоню еще…

Подождите! Легко это сказать, но нелегко с этим согласиться, когда времени в обрез, а где-то поблизости шумит вечерний Монмартр, сверкает витринами бульвар Капуцинов, гомонят Елисейские поля, под триумфальной аркой которых горит вечный огонь на могиле Неизвестного солдата! Быть в Париже и не увидеть его — разве можно придумать более тяжкую кару для туриста?