Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

К весне ботаник Борис Алексеевич Федченко взял меня с курсов к себе в ботанический сад и посадил там смотреть гербарий. А потом я поехал в Казахстан, сначала на реку Чу, а потом в Джунгарский Алатау.

Осенью, находясь в Джунгарском Алатау и будучи мобилизованным в комотряд по борьбе с басмачами, я неожиданно получил телеграмму, что меня приняли в университет. Я рассчитался с делами экспедиции и договорился с одним казаком из станицы Сарканд, чтобы он доставил меня на далекую железную дорогу. Казак запряг коней в бричку, положил в нее слой арбузов и слой сена, а на сено лег я, и кони тронулись.

Мы летели шесть часов по хорошей степной дороге, очень широкой и очень гладкой, потом два часа выстаивали лошадей, час кормили и опять неслись шесть часов. Не было никаких басмачей, работа была закончена, и ее приняли, и я наконец побывал в экспедиции на Тянь-Шане, и меня приняли в университет! И все это свалилось на меня сразу! Лошади неслись, а я лежал на сене, изредка приподнимался, раскапывал сено, вытаскивал арбуз, съедал его и смотрел кругом. Как все это неожиданно и непонятно! В экспедицию не попал, в вуз не поступил, будущее темно и неясно. А потом вдруг все сразу: экспедиция, тянь-шаньские ели, борьба с басмачами, и в вуз приняли, и дальнейшие перспективы лучезарны! Как же все это здорово!

Ленинградский университет в 1931 году находился на переломе. Многие установки в науках подвергались сомнению и разрушались, на смену им приходили новые, менялись программы преподавания и специальности. Нужны были новые специалисты, и был взят прямой курс на создание настоящих экспедиционных работников.

Состав студентов того времени был пестр и специфичен. Рядом с восемнадцати-, девятнадцатилетними ленинградскими ребятами, окончившими нормальную среднюю школу, было много тридцати-, сорокалетних рабфаковцев, имевших всего четыре-пять классов образования и окончивших за один-два года рабфак. В вузы шла заводская масса. И, несмотря на низкий уровень знаний у студентов, учились они, я бы сказал, очень хорошо.

В университете этих лет непрерывно менялись и методы преподавания, и система оценок. Пробовали то одно, то другое. Сначала был какой-то кабинетный метод. Потом был бригадный метод. Потом вдруг появился ненадолго дальтон-план. А вот дисциплина была железная. За отсутствие на одной лекции или за три опоздания исключали, за несдачу зачетов исключали.

Кормежка была неважная, но не голодная. Раз в день ели досыта, брали четыре-пять супов, а хлеб лежал на столах. Супы были чечевичные, крестьянские, снетковые, очень часто соевые и обычно без мяса. Часто бывали рыбные котлеты. Из чего они делались, не знаю, судя по консистенции, из очень мелкой рыбы, которую очищали от чешуи, а потом мололи с костями. Мясо получали у нас только спортсмены по каким-то особым талонам. Одеты мы были скверно, все время обучения в университете я ходил в рваных ботинках. Но все эти бытовые трудности никого не занимали и не волновали.

А вот учили нас здорово. Насколько нас хорошо учили, я почувствовал, когда начал работать. Воспитанников Ленинградского университета знали как надежных работников. Я был поражен, когда, прибыв в Казахстан на практику, увидел, как главный агроном, принимавший практикантов, обрадовался нам. Он прямо расцвел, когда мы ему сказали, откуда мы.

— Ленинградцы! Ленинградцы — это хорошо. Ленинградцы, они потянут. — И буквально всех наших поставил на самостоятельную работу. — Эти потянут! Эти потянут! — говорил он.

Но что в Ленинградском университете того времени было совершенно поразительно, это состав профессоров. Думаю, что ни до, ни после этого времени в университете не было такого великолепного состава географов, биологов, геологов. Неорганическую химию вел академик Черныкаев, геологию — академик Чернышев, общий курс ботаники читал академик и будущий президент Академии наук Владимир Леонтьевич Комаров, систематику высших растений — член-корреспондент Академии наук Николай Адольфович Буш. Лекции по растительности степей и пустынь читал блестящий ученый, ботанико-географ, лучший знаток природы Средней Азии Роберт Иванович Аболин, зоологию — тоже прекрасный знаток Средней Азии и создатель советской экологии Даниил Николаевич Кашкаров, почвоведение — Сергей Павлович Кравков.

Нашей кафедрой заведовал Владимир Николаевич Сукачев, глава и создатель советской геоботанической школы, впоследствии — академик.

Владимир Николаевич отличался большой скромностью, работоспособностью и каменным упорством в отстаивании подлинной науки. Когда его критиковали за предложенный им действительно не слишком удачный термин «фитосоциология», он соглашался, но, когда дошло до псевдонаучных идей о перерождении видов, об отсутствии внутривидовой борьбы, тут он не соглашался ни с чем. Я бывал на подобных заседаниях. Сукачев после своего выступления сидел, слушал нападки и улыбался. Я поражался, как он может это выдерживать спокойно. А мне сказали: