Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

Днем лампы стоят посередине палатки, и мы, как огнепоклонники, мостимся вокруг них, сидя на нижних койках. Прикасаться к стеклам запрещено. Это прерогатива главного жреца — Папанина.

Немногие свободные места на стенках увешаны оружием, фонарями, связками книг. Покосившись набок, висит маленький ящик — наша аптека. Ширшов мужественно защищает остатки марли, запас которой разошелся на хозяйственные надобности.

Недавно Федорову ставили банки. Пахло горелым спальным мешком. Благодарные за развлечение зрители не скупились на советы. Время лечения прошло весело, и пациент исцелился главным образом смехом.

Серебрятся инеем стены палатки. Тускло горят лампы (им не хватает кислорода), а лампам к нехватке кислорода привыкнуть труднее, чем людям.

12 декабря 1937 года наш поселок претерпел существенные изменения, став поселением еще более необычным. Все его жители, уснув рядовыми гражданами, проснулись народными депутатами. В этот день наша четверка, в разных концах Советского Союза, была избрана в Верховный Совет СССР. Я — избранник жителей города Уфы.

Перед этим знаменательным событием нам пришлось основательно потрудиться. Из разных городов мы получали радиограммы трудящихся, в которых запрашивалось наше согласие на баллотировку в депутаты Верховного Совета.

Не получив никаких указаний, как нам надлежит действовать, мы, ничтоже сумняшися, радостно подтверждали свое согласие во многие города. Впервые я узнал, что есть такой город — Оха, связисты которого хотели видеть меня своим избранником.

Все запрашивали, помимо нашего согласия, еще и наши подробные биографии. Вот тут-то и началось!

По объему — это несколько тысяч слов. Как на грех, держалось длительное безветрие, ветряк не хотел работать, и аккумуляторы выдохлись. А отвечать надо…

Затащили в палатку велосипедную раму с седлом и динамо-машиной. Похоже, было на велосипедные гонки — только на месте.

Ну, поехали! Мне в затылок сопят будущие депутаты Верховного Совета. Работа тяжелая.

— Ну, что ты там ковыряешься? Шуруй быстрее…

Хорошо, что на острове принимают все без переспросов. И я жму вовсю.

Лампа меркнет. Мы сожрали весь кислород в палатке. Крутильщики подменяются, им достается тяжело, да я еще время от времени покрикиваю:

«Ребятки, поднажмите, вольтаж падает».

В декабре уже стало более или менее ясно: наш дрейф подходит к концу. Мы полагали, что в апреле-мае приобщимся к цивилизации, оказавшись на палубе ледокола. Москва поддерживала в нас эту уверенность, сообщив разные варианты снятия нас с льдины. В ответ мы заказали в Ленинграде новые морские фуражки. Нам, грязным, немытым, нечесаным, хотелось вернуться в Москву во всем блеске.

Гидробиолог профессор Богоров, с которым Ширшов поддерживал связь, предусмотрительно наставлял: кроме материалов науки, везите статьи. Готовьте их впрок и побольше.

Предупреждение Богорова понятно. Судя по сообщениям из Москвы, наша жизнь на льдине стала модной темой трамвайных дискуссий и домашних бесед. Не удовлетворить такой массовый интерес мы считали себя просто не вправе, а потому писали.

От этой усиленной творческой деятельности начал ощущаться известный недостаток в темах для корреспонденций. Чтобы избежать конфликтов на литературном поприще, мы провели общее собрание, распланировав темы и мирно разделив их, подобно сыновьям лейтенанта Шмидта, на четыре эксплуатационных участка. Тем немного, и потому все они нарасхват. Ширшов разразился даже сочинением на кухонную тему, написав трактат о примусах. Что ж! Примус в наших условиях — дело существенное, а пишет Петр Петрович как Лев Толстой — семь раз исправляет написанное, предъявляя очень высокие требования к своему творчеству.

Условия творчества на льдине плохонькие. Даже у самого захудалого писателя есть стол и стул. Мы не можем похвалиться этим. Карандаш у нас — ценность. Каждый пуще глаза бережет свои карандашные огрызки.

И все же, преодолевая трудности, мы старательно строчим. Мы понимаем, что к Новому году, который уже не за горами, спрос на наше творчество, и так немалый, повысится еще больше. Хочется пожелать к Новому году успехов всем соотечественникам. Хочется, чтобы у каждого из них был свой полюс. Пример искать долго не пришлось: написал о замечательном мастере Иване Ивановиче Гудове, который достиг полюса фрезеровщиков.

За час до Нового года меня разбудил Папанин. Женя и Петя ушли крепить гидрологическую палатку, так как разгулявшийся южный ветер не сулил ничего доброго.