Артур Шопенгауэр - Искусство побеждать в спорах (сборник)

Как животные лучше исполняют некоторые службы, чем люди, например отыскивание дороги или какой-нибудь пропажи и тому подобные, так и обыкновенный человек гораздо способнее и полезнее бывает в обыденных случаях жизни, чем величайший гений. И далее, как животные никогда собственно не делают глупостей, так и средний человек гораздо меньше делает их, нежели гений.

Между гением и безумным то сходство, что оба живут совершенно в другом мире, чем все остальные люди.

Гений совершает то же самое (то есть служит целям вида более, нежели целям индивида) в области созерцания, что люди обыкновенные делают в области воли. В обоих случаях на долю индивида выпадает и особенное наслаждение, и особенное страдание: они живут в напряженном состоянии. Гений по-своему служит интересам вида и потому не может и не должен служить ему так, как большинство служит.

Когда заботы и страдания беспокоят индивида, тогда невозможно вдохновение. Только с прекращением забот и желаний наступает время свободы, тогда гений сбрасывает с себя материальные узы и превращается в субъект чистого созерцания. Поэтому тот, кого посещает вдохновение, пусть избегает страданий, забот и желаний, а те желания, которых нельзя подавить, пусть удовлетворяет вполне. Только при таком условии гений может употребить свое редкое бытие на радость себе и в пользу мира.

«Почти каждый человек в силу своей индивидуальности ограничен в своих понятиях и воззрениях »

Бороться с нуждою, заботами и неудовлетворенными желаниями – хорошая школа для тех, которые не знали бы, куда деваться от скуки и наделали бы много бед, если б вдруг освободились от труда и забот, но не для того, чей досуг, употребленный с пользой, может принести долговечные плоды. Такой человек, по словам Дидро [40], не есть только моральное существо.

Помехи, которые воля ставит чистому созерцанию, можно разделить на два разряда: на заботы и страсти. Забота есть желание избежать действительного страдания, страсть же есть погоня за воображаемым наслаждением. Заботы и страсти совершенно подавляют свободную деятельность интеллекта. Большею частью заботы предохраняют нас от страстей, и наоборот. Когда же судьбе угодно, чтобы гений принес свои плоды, то она ведет его узкою тропой между заботой и страстью, хотя и не так уж прямолинейно, что не встретится никакого препятствия, так что в конце концов все-таки окажется заметная убыль в силах и способностях.

Никто, конечно, не имел столько косвенных преимуществ гениальности, как Гёте (то есть участие, признание, слава, уважение и личное благополучие). Но кто поверит, что счастие поэта заключалось в этих благах, а не в наслаждении самим собою, что он не убегал от громких похвал, не предпочитал оставаться наедине с собственными думами? Этих сопутствующих выгод можно достигнуть при таланте гораздо легче, чем при гениальности, которая приносит с собою очень много сопутствующего вреда, так как гений чужд, странен, изолирован и не способен к обыденным делам жизни. Кроме того, благодаря ненормальности организации, а именно – преобладанию нервной системы, гениальный человек легко раздражается, впадает часто в меланхолию. Этот сопутствующий вред столь велик, что только огромные непосредственные выгоды, то есть наслаждения внутренние, могут служить утешением.

Проклятие гения состоит в том, что в то время, как он другим кажется великим, эти другие кажутся ему ничтожными и жалкими. И это представление гений вынужден подавлять в себе в продолжение всей жизни; точно также и обыкновенные люди вынуждены хранить про себя свое представление. В то же время гений, не находя равных себе, живет как бы в пустыне или на необитаемом острове, населенном только обезьянами и попугаями. При этом его вечно дразнит обман – принять издали обезьяну за человека.

Терпимость, которая так часто встречается у великих людей, есть собственно плод величайшего презрения к людям. И точно, только при глубоком презрении гений перестает считать людей равными себе и потому мало требует от них. Он терпим к людям, как люди терпимы к животным, которых никто не станет упрекать за их зверство и неразумие. Но когда гений еще не проникся этим чувством, тогда состояние его похоже на ощущение человека, которого заперли бы в комнате, стены которой увешаны сферическими и неровно отполированными зеркалами: куда бы он ни повернулся, везде увидит искаженное лицо свое.