Остаток дня я провела, прогуливаясь по петербургским книжным магазинам, и с помощью железного закона рынка оценивала текущий культурный статус Лажечникова. Из первых восьми магазинов число тех, где продавался «Ледяной дом», было равно нулю. Я забрела в «книжное кафе» в тускло освещенном подвале, где недовольного вида женщина продала мне чашку на редкость гадкого кофе. Кроме меня, единственными посетителями была компания рейверов с налитыми кровью глазами за покрытым линолеумом столом. Похоже, кофе им нравился не больше, чем мне. Темный коридор с картонками на полу вел в три книжных зала – старая книга, новая книга и юриспруденция. Зал старой книги оказался единственным заведением из всех, что я посетила в тот день, где хозяин вспомнил, что Лажечников у него когда-то был. «Очень, очень давно», – мечтательно произнес он и устремил взгляд в пространство, словно собираясь декламировать сагу.
Тем вечером мы с Любой поехали на автобусе в далекий спальный район в гости к восьмидесятичетырехлетней литературной переводчице Мире Абрамовне Шерешевской.
Шерешевская приготовила целый обед с яичным салатом, черным хлебом и рассольником; она была возмущена, узнав, что все эти профессора не захотели посетить ледяной дворец. «Такая красота, и прямо у них во дворе! – сказала она. – Я бы с удовольствием посмотрела. Но у меня бедро. Я больше не выхожу из дома».
Разговор перешел к Генри Джеймсу: Шерешевская была одним из его первых русских переводчиков. Когда я упомянула, что очень люблю «Женский портрет», она сняла с полки зеленый кожаный томик – ее собственный перевод. Я вежливо открыла книгу. И пожалуйста, это оказалось то самое место, где Изабелла ранней осенью впервые приезжает в поместье и пленяет все сердца, включая крошечного терьера.
– Прекрасно, – сказала я. – И очень точно.
– Правда? – почти по-детски довольная, она улыбнулась. – Я бы подарила, но у меня только один экземпляр. Но я подарю вам вот что. – Она вручила мне советское детское издание «Ледяного дома» со слонами на обложке. К моему облегчению, версия оказалась несокращенной, и там были все мои любимые моменты, включая секс якобы карликов и цыганку, которая плеснула себе в лицо расплавленный металл, дабы в ней не узнали мать красавицы-княжны.
Шерешевская скончалась от рака осенью 2007 года, через полтора года после нашего знакомства. Вдруг оказалось, что все они стали уходить, женщины предвоенного поколения. Моя бабушка в Анкаре умерла в том же году. В 2005-м не стало Натали Бабель, предсказание которой о том, что Пирожкова ее переживет, оказалось пророческим. Женщины из другого века – они исчезли, словно Пиковая дама, унеся с собой все, что могли рассказать только они.
По сей день никто точно не знает, почему министрам Анны захотелось провести свадьбу шутов в ледяном дворце. Лажечников придумал сцену, где подручные Бирона пытают украинского информатора, поливая его водой на сильном морозе; получившаяся «ледяная статуя» затем привлекает взгляд Анны Иоанновны и внушает ей мысль о свадебном декоре. По другой версии, именно наивная жалоба Бужениновой – «жизнь без мужа – что лютый мороз» – навеяла идею, что и сама свадьба должна быть иронически организована буквально внутри лютого мороза.
Люба предположила, что недостающее звено можно поискать в Кунсткамере, петровском Кабинете редкостей, чья главная достопримечательность – анатомическая коллекция голландского ученого Фредерика Рюйша, купленная царем в 1717 году. Кроме этнографических материалов и военных трофеев, в Кунсткамере были когда-то и «живые экспонаты» – например, карлик Фома с конечностями, как клешни у краба, и кузнец-гермафродит Яков. Анна Иоанновна могла часами разглядывать полноразмерную восковую фигуру своего дяди и набитые чучела его любимой собаки или лошади, на которой он скакал при Полтаве. В астрономической обсерватории на верхнем этаже Крафт развлекал ее, поджигая немецкими линзами разные предметы. Если каждое безобразное шоу Анны Иоанновны было гротескной копией какого-либо чуть менее безобразного детища Петра, то Кунсткамера вполне могла оказаться первичной сценой по отношению к Ледяному дому.
Первым, сразу же поразившим нас с Любой экспонатом был скелет Николая Буржуа, любимого великана и охранника Петра. Петр, который и сам отличался немаленьким ростом, любил великанов. Приметив Буржуа на ярмарке в Кале, Петр щедро заплатил его матери – как ни странно, карлице – за то, чтобы Николая отпустили к нему на службу. В договоре о найме оговаривалось, что после смерти Буржуа его тело станет собственностью царя. Когда настал час, великана во имя науки освежевали. Кожа позднее сгорела при пожаре, а череп таинственным образом исчез, хотя сам скелет остался нетронутым. (Сегодня на нем не оригинальный череп.) Но зато мы с Любой видели в стеклянной витрине оригинал его сердца размером с канталупу.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу