Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Ватсон будет полностью обескуражен.

– Преступное деяние без преступника – мой дорогой Холмс, не может быть, чтобы вы вдруг поверили в сверхъестественное!

А Холмс в ответ печально улыбнется:

– Нет, старина, боюсь, что эта сила – самая естественная из всех.

Можете называть ее профессором Мориарти, или мадам Смерть, или черным монахом, да хоть используйте просто ее латинское имя – она все равно останется убийцей с неограниченными средствами и непостижимыми мотивами.

Но в чеховском саду жизнь идет своим чередом, там всегда приятный день для прогулки, и кто-то где-то вечно играет на гитаре. В харьковской гостинице пожилой профессор вычисляет личность своего будущего убийцы: «Меня прикончат эти омерзительные обои!» Внутренняя декорация часто становится Последним делом; Иван Ильич почил «на гардине». И самовар уже остыл, и заморозки коснулись вишневых цветов. Доктор Чехов, верный хранитель людской плоти, тот, кто в ухе праздного человека может разглядеть целую вселенную, – где вы теперь?

В Самарканде я не меньше тысячи раз слышала, что благодаря удивительной чистоте воды и воздуха там самый прекрасный хлеб в Узбекистане. Знаменитый самаркандский хлеб выпекают в виде круглых плоских булок, которые по-русски называются лепешками. Легенда гласит: однажды эмир бухарский призвал к себе лучшего самаркандского пекаря, дабы тот приготовил ему самаркандский хлеб. Пекарь привез в Бухару свою муку, свою воду и свои дрова. Но какой-то межэмиратный эксперт по хлебу вынес решение: по вкусу хлеб не похож на самаркандский. Эмир приказал казнить пекаря, но разрешил тому высказаться в свою защиту. «Видите ли, – ответил пекарь, – здесь нет самаркандского воздуха, и тесто заквасилось неправильно». Эмир был столь впечатлен его словами, что сохранил ему жизнь.

Эту историю неизменно вспоминают – но не как свидетельство находчивости пекаря, а как подтверждение неких реальных свойств самаркандского воздуха.

Самаркандские торговцы вместо популярных в других частях света абстрактных или несъедобных изображений хлеба пользуются в качестве сигнификата настоящей лепешкой, приколоченной, как тело Христа, огромным железным гвоздем к доске. Смотреть на эти знаки – все равно что быть свидетелем первых проблесков абстрактного мышления. Чем отличается лепешка, прибитая к доске, от лепешки в витрине булочной, где такого знака нет? Обе указывают на то, что здесь продается хлеб, но в обычной булочной хлеб, который видишь на витрине, можно купить и съесть. В Самарканде же хлеб приносят в жертву – делают несъедобным, прибивая к доске и оставляя под лучами солнца на весь день или даже на много дней, – во имя сигнификации.

Мое знакомство с самаркандской лепешкой произошло в первый же вечер в Людином доме. Вернувшись из университета со встречи с проректором Махмудовым и моим будущим преподавателем языка Анваром, я от усталости еле передвигала ноги. Эрик сидел в столовой гостевого крыла на стуле под эпоху Людовика XV за длинным столом под ту же эпоху и решал шахматные этюды. Под его босыми ногами лежали бухарские ковры, а у окон колыхались похожие на привидения шторы. Закат наполнял комнату оранжевым светом, отражающимся от зеркальных стен и хрустальной люстры.

– Ты не спишь! – сказала я.

– Ждал тебя, – ответил Эрик.

Мы ввалились в спальню. В моем сне бедная воспитанница пыталась двигать пианино Джейн Фэрфакс. «Эмма! Эмма!» – кричала девушка, но пианино продолжало ехать вниз по лестнице, оно катилось и катилось, производя жуткий грохот. В окно стучала Люда. «Эмма! – звала она. – Эм-ма!» Пошатываясь, я встала с кровати и принялась возиться с оконной задвижкой. В небе была глубокая прозрачная синева. «Эмма, ужин!» – сказала Люда. Она стояла за окном, чуть ниже уровня глаз. Черты ее лица смотрелись утрированно: обильно подведенные карандашом глаза и брови, форма рта – как на карикатурах.

– Огромное спасибо, – ответила я, – но, наверное, нам еще надо поспать. Может, до утра.

Последовала продолжительная беседа об ужине, который Люда для нас приготовила, и о том, как рассердится мой «муж», если, проснувшись ночью, узнает, что я ему об этом ничего не сказала.

– Разбуди его, – предложила Люда с непреклонной игривостью в голосе. – Давай, Эмма, разбуди.

Эрик направил на меня подернутый сонной дымкой взгляд.

– Думаю, самый простой выход – это пойти поужинать, – сказал он.