Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Именно во время своего обращения Толстой решил отдать авторские права «народу». Это решение ввергло его в «борьбу не на жизнь, а на смерть» с женой Соней, которая вела домашние финансы и которая родила Толстому тринадцать детей. Толстой в итоге оставил ей права на все работы, написанные до 1881 года, но остальное отдал одному из «темных» – Владимиру Черткову, толстовцу, некогда дворянину, в фамилии которого содержится русское слово «черт».

Доктринер, известный своим «жестоким безразличием к человеческим слабостям», Чертков назначил себе миссию привести всю жизнь и все творчество Толстого в соответствие с принципами толстовства. Он стал постоянным компаньоном Толстого и постепенно подчинил редакторскому контролю все вновь написанное, включая дневники, где в том числе детальнейше описывалась супружеская жизнь Толстых. Соня так и не простила мужа. Толстые постоянно ссорились, порой допоздна. От их криков и рыданий сотрясались стены. Толстой орал, что уезжает в Америку, а Соня с воплями убегала в сад, угрожая самоубийством. По словам толстовского секретаря, Чертков успешно реализовывал свой план – морально устранить жену и завладеть рукописями. Во время этого бурного периода своего брака Толстой написал «Крейцерову сонату», новеллу, где похожий на него муж жестоко убивает жену, похожую на Соню. Любой, кто решится расследовать состав преступления в смерти Толстого, найдет в «Крейцеровой сонате» немало интересного.

Тем вечером я вышла покурить на свой балкон в гостинице для ученых. Через пару минут на соседнем балконе открылась дверь. Балконы находились совсем близко друг от друга, перила разделяло не больше десятка дюймов черного пространства. Из двери вышла пожилая женщина и застыла, сурово вглядываясь вдаль – наверное, обдумывая собственные мысли о Толстом. Затем она внезапно повернулась ко мне.

– Будьте добры, у вас не найдется огня? – спросила она.

Я выудила из кармана коробок, зажгла спичку и протянула ее к соседнему балкону. Женщина наклонилась и прикурила сигарету «Кент Лайт». Я решила воспользоваться этим моментом человеческого контакта и попросить у нее немного шампуня. (В гостиничных ванных шампуня не было, а мой затерялся вместе с чемоданом.) При упоминании шампуня по лицу женщины пронеслась какая-то сильная эмоция. Страх? Раздражение? Ненависть? Я утешала себя тем, что даю ей возможность попрактиковать смирение души.

– Минутку, – покорно произнесла соседка, словно прочтя мои мысли. Она положила сигарету на пепельницу. Дым ниткой струился вверх в безветренной ночи. Я нырнула в свою комнату, чтобы поискать емкость для шампуня, и выбрала керамическую кружку с изображением исторических белых ворот Ясной Поляны. Под картинкой стояла цитата из Л. Н. Толстого о том, как он не может без Ясной Поляны представить себе Россию.

Я протянула кружку через узкую бездну, и соседка налила туда из пластиковой бутылочки пенистую жидкость. Тут я поняла, что она делится со мной буквально последними каплями шампуня, которые она смешала с водой, чтобы получилось больше. Я сказала ей самые теплые слова благодарности, какие только смогла найти. Она в ответ с достоинством кивнула. Какое-то время мы стояли молча.

– У вас есть кошки или собаки? – в итоге спросила она.

– Нету, – ответила я. – А у вас?

– У меня в Москве изумительный кот.

«В имении Толстого Ясной Поляне совсем нет кошек», – так начинается известная монография Эми Манделкер «Анна Каренина в рамке». «Солнечные пятачки толстовского дома заняты не кошками, которые обычно олицетворяют домашний уют… а свернувшимися в кольца змеями… защитой от несущих заразу вредителей… Предков этих пресмыкающихся питомцев держала для ловли грызунов жена Толстого Софья Андреевна, боявшаяся кошек».

На второе утро конференции я обдумывала эти строчки, насчитав четырех кошек прямо в конференц-зале. Но, справедливости ради, в недостатке змей Ясную Поляну тоже упрекнуть нельзя. За завтраком один историк описывал, что он испытал, встретив змею прямо в архиве во время изучения маргиналий в толстовских книгах Канта.

– Ну хоть маргиналии оказались интересными? – спросил кто-то.

– Нет. Он вообще ничего не писал на полях, – ответил историк. И после паузы с триумфом в голосе добавил: – Но на некоторых страницах книги открываются сами!

– О?

– Да! Наверняка это и есть любимые страницы Толстого!

На утреннем заседании речь шла о Толстом и Руссо. Я пыталась вслушиваться, но мысли были поглощены змеями. Может, Толстого убили змеиным ядом?