Фридрих Ницше - Утренняя заря

Границы и красота. Ты ищешь человека с красивой культурой? Но тогда ты должен сделать то же, что сделал бы, если бы искал красивой страны – отказаться от своих ограниченных горизонтов. Конечно, есть панорамные люди, и они, подобно панорамным странам, поучительны и удивительны, но не красивы.

К более сильным. Вы, более сильные и более отважные умы, у вас просят только одного: не налагайте на нас новой тяжести, но возьмите на себя хоть сколько-нибудь из нашей ноши, так как вы – сильнее! Но вы с таким удовольствием делаете наоборот: вы хотите лететь, и потому мы должны нести еще и вашу ношу. Другими словами – мы должны ползать.

Прибавление к красоте. Почему красота возрастает вместе с цивилизацией? Потому, что у цивилизованного человека редко и все реже и реже встречаются три случая, содействующие безобразию: во-первых, самые дикие взрывы аффектов; во-вторых, сильные телесные напряжения; в-третьих, необходимость внушать страх наружным видом, которая на низкой культурной ступени так велика и встречается так часто, что создает даже церемониалы и законы и делает безобразие обязанностью.

Не пускать своего демона в ближних! Остановимся на том, что относиться к другим с любовью и делать добро – это значит быть хорошим человеком, только позвольте нам прибавить: «при том условии, что он прежде всего с любовью относится и делает добро себе самому». Ибо без этого – если он бежит от себя, ненавидит себя, делает вред себе – он не хороший человек. Тогда он спасается в других от себя самого. Избегать ego, ненавидеть ego и жить в другом для другого – до сих пор это называли насколько бессмысленно, настолько же и уверенно «неэгоистичным» и, следовательно, «хорошим».

Соблазнять к любви. Кто ненавидит себя самого, того мы должны бояться, ибо мы станем жертвами его ненависти и мести. Постараемся же как-нибудь соблазнить его к любви к самому себе.

Быть обманутым. – Всякий раз, как ты хочешь действовать, ты должен запереть дверь от сомнения, – говорил действующий. – И ты не боялся бы таким образом быть обманутым? – отвечал созерцающий.

Вечная тризна. Можно подумать, что слышишь постоянно надгробное слово над историей: постоянно хоронили и хоронят свое самое любимое – свои мысли и надежды, и получали и получают гордость от этого – gloria mundi, т. е. помпу надгробной речи. Таким образом, все сделано хорошо! И надгробный проповедник все еще величайший общественный благотворитель!

Исключительная суетность. Т от обладает, к своему утешению, одним высоким качеством; над всем остальным его существом взгляд скользит презрительно. Но он исцеляется от самого себя, когда он идет к своей святыне; самая дорога туда представляется ему подъемом по широкой спокойной лестнице, а вы, жестокие, называете его за это суетным.

Мудрость без ушей. Слышать ежедневно, что говорят о нас, или доискиваться, что думают о нас, – это губит самого сильного человека. Пусть же и другие позволят нам жить, постоянно удерживая право над собой! Ведь вы не выдержали бы нас, если бы мы имели (или хотели иметь) права на вас! Короче, принесем жертву всеобщему миролюбию, не будем прислушиваться, когда говорят о нас, хвалят, порицают, жалеют нас, надеются на нас. Не будем даже думать об этом!

Вопрос. Про всё, что не скрывает человек, можно спросить: что он скрывает? от чего он отводит взор? каким предрассудком вызывается это? как далеко может уйти утонченность этого притворства? и в чем он ошибается при этом?

Зависть живущих уединенно. Между натурами, любящими общество и любящими одиночество, разница в том, что первые становятся довольны или почти довольны вещью, какова бы она ни была, с той минуты, как они найдут в своем уме возможность произвести с нею счастливый оборот, – это примиряет их даже с самим чертом! Вторые имеют в вещи свой тихий восторг, свою тихую муку, они ненавидят замысловатую, блестящую постановку своих самых задушевных проблем, как ненавидят они слишком изысканную одежду на своих возлюбленных. Тогда они смотрят на них меланхолично, как будто бы у них возникло подозрение, что они хотят нравиться другим. Такова зависть esprit всех мыслителей и у страстных мечтателей, живущих уединенно.